Микенский цикл
Шрифт:
Тот слиточек серебряный я ему так и не отдал. Из принципа. Небось до сих пор жалеет, что потратился. И пусть жалеет! А пообещать ему есть чего – за полмины удавится!
Люблю родичей!
* * *
– А если я не соглашусь, племянничек?
– Так мы без спросу, дядюшка Терсит!
– Узнают, узнают, хи-хи, не выйдет ничего!
– Не выйдет – у тебя, дядюшка, добычу наберем. Куретам, знаешь, все равно, чьи стада угонять. Ха-ха!
– Шутник же ты
– Ха-ха, дядюшка!
* * *
Вернулся к тете Деянире, а на улице уже сумерки. Сумерки, дождик мелкий, ветерок с гор (Борей, по-здешнему – Дориец). Хорошо! Самое время гулять!
Про гулянье мы с дядей Эгиалеем и поговорили – после того, как я его из-за стола вытащил (сидят дядя с тетей, на головах – венки из цветов каких-то лиловых, от обоих – дух благовонный, дядя чашу к потолку тянет). Вытащил, про «Ганимеда» рассказал, где и как встретиться им с дядей Эгиалеем. Рассказал, он мне: «Кур-р-р-р!». Похоже так!
(«Ганимедом» мы, понятное дело, решили меж собой в Калидоне Терсита называть, потому как красив больно. И привычки, говорят, вполне Ганимедовы. Вслух называть – на всякий случай. Ну а «Кур-р-р-р!» – еще понятие. Пора мне за реку. Из Этолии Калидонской в Этолию Плевронскую.)
Спросил я, когда его самого ждать. Потому как, если ночью, то хорошо бы у моста десяток родичей моих белозубых в дозор выставить. Тоже на всякий случай. А то знаем мы эти места!
Задумался дядя Эгиалей, на меня поглядел, потом на тетю Деяниру, венок на голове поправил... В общем, поутру решил ехать.
Ай, дядя! Ай, тетя!
АНТИСТРОФА-II
А потом начался пир. Да такой пир, что и на самом Олимпе не бывало. Всем пирам пир! Всюду не поспеть, аэду не воспеть. На всю Куретию Плевронскую!
Пируем!
Полетели гонцы по дорожкам да тропинкам под редким дождичком – мужей куретских на поле Плевронское звать. На том поле уже и шатры стоят, и баранов с козами режут, и злое молоко наливают. Потому как радость великая – к Андремону-басилею, всей Куретии владыке, сын его приемный, Диомед Тидид, в гости пожаловал.
Хейя-я-я-я!
(Дядю Эгиалея они не заметили почему-то. Будто не было наследника Аргосского. Даже странно как-то! Я то удивлялся!)
– Поеду, Тидид! Может, еще застану отца. Если застану – скажу, что ты молодец...
Дядя Эгиалей усмехается, по плечу меня хлопает. А мя не по себе почему-то. И не из-за деда, ванакта Адраста, – из-за дяди. Вновь проклятый туман над морем вспомнился.
– Договорились, значит? Ты помнишь...
– Танагра, – киваю я, – ровно через семь дней, в полдень. Я успею, дядя!
Он кивает в ответ, берется за повод...
Почему не хочется, чтобы он уезжал? Почему не хочется, чтобы все начиналось?
– Дядя, а нельзя все это... как-то иначе?
– Поздно, – в его глазах тоже что-то странное, будт и он жалеет. – Мы готовились десять лет. Это – мечта отца...
И я понимаю – поздно. Кера уже вырвалась из Тартара, вот-вот вздрогнет мир от ее крика – Ну, мальчик!..
Обнял, снова по плечу хлопнул, вскочил на коня.. Ударили в мокрую землю копыта...
...А я папу почему-то вспомнил – как он с нами прощался...
А на пир уже, считай, треть Куретии собралась. Белозубые, чернобородые, в плащах меховых. Ну и, понятно, оружие не забыли. И не потому, что воевать собрались (Какая война, понимаешь? Гость дорогой приехал!), просто, что за мужчина без оружия? Женщина – не мужчина!
Кричат бараны в ужасе предсмертном, гремят медные щиты, моросит дождик на Плевронском поле. И костры горят...
Пируем! Хейя-я-я-я!
А ветер-Дориец с гор дует, вести во все стороны разносит. И возвращаются вести эхом, да таким, что ушам больно. Ойней Живоглот стада в ущелья дальние угоняет, добро из дворца вывозит – о пире услыхал. И уже поговаривают в землях дальних – неспроста пир этот. Видать, решил Адраст Злосчастный перед смертью слово свое исполнить, внуков на престолы вернуть. Только теперь не с Фив решил начать – с Калидона. Иначе зачем Диомеду на Плевронском поле с родичами гулять-веселиться?
А мы себе пируем. Хейя-я-я-я-я!
А гости – один за другим, баранов гонят, подарки везут. Басилею – отдельно, сыну его Фоасу – отдельно, и Диомеду-родичу, само собой. Один панцирь медный привез, другой – копье, третий – щит, четвертый – поножи. И шлем, и лук. Странно как-то: сам собой у меня полный доспех сложился.
Да чего странного? Обычай тут такой – оружие дарить. Днем пируем, ночью пируем, утром тоже пируем...
У Фоаса борода – до ушей. Как у его отца. И зубы – гвозди бронзовые кусать можно.
– Пять сотен на запад послали. Еще две готовят. Думают, умные очень, понимаешь!
И зубы скалит. Смешно ему, Фоасу! И мне смешно: мы тут пируем, а фиванцы войска с востока на запад передвигают. И чего им бояться? Будто гуляют здесь титаны с главным титаном Диомедом во главе, все с сосну корабельную ростом, скалы плечом передвигают. Ведь далеко мы, чтобы в Беотию попасть, надо земли калидонские пройти, а потом и Локриду. А ведь все знают – не пропустит Живоглот куретское войско. Костьми своими живоглотскими ляжет!
Смешно! – Помнишь, Фоас, ты сказал, что мы вырастем, а мир – состарится?
Смеется мой родич. Помнит!
А когда народу на все поле набилось – кто в шатре, кто просто у костра, – самое интересное начали. Это у ахейцев-неженок на пир флейтисток с танцовщицами кличут. А у куретов вместо музыки – звон медный, вместо танцев женских-девичьих – игрища военные. Прутья в землю воткнули – стрелами с сотни шагов сбивать, щиты вкопали – это для копий, дорогу под горой расчистили – на конях длинногривых гонять.