Микенский цикл
Шрифт:
Кажется, она была поражена вопросом. Но я не отставал.
– Знаешь, приходилось видеть всякое. Но здесь у людей какое-то странное зрение – видят то, чего нет.
– Это бывает, – кивнула девушка, – когда я болела, то видела рогатых демонов. Но киклопы...
– Ну да! – не выдержал я. – Киклопы, гидры, кентавры! Видел я этих кентавров – обыкновенные крепкие парни на конях, а вовсе не чудища. И на той поляне, Тея, ничего не было, кроме лунного света! Ничего, понимаешь?
Я хотел было добавить о дикарях с низовьев Тигра, видевших
Девушка долго не отвечала, и я решил, что она обиделась. В самом деле, зря я так! Пусть себе верят в гидр, пусть видят дриад в лунном свете. Этой девочке, наверное, с детства только и говорили, что про дриад и сатиров...
– В каких богов ты веришь, ванакт?
Вопрос был настолько неожиданным, что я на миг растерялся. В голосе Теи не было обиды – она говорила спокойно и серьезно. В этот миг девушка менее всего походила на юную дикарку из Козьих Выпасов.
– Наши боги не мешают друг другу, ванакт. Дий не сердится, если я приношу жертву Пану, а Поседайон разрешает чтить речных наяд. Но есть другие боги...
Я молчал, не решаясь заговорить. Тот, в Кого я верю, не велит быть слишком болтливым.
– Бабушка рассказывала, что за морем есть Бог, который сильнее всех остальных, – Тея вздохнула и покачала головой. – Этот Бог дает силу тем, кто в него верит. Но Он ревнив. Других богов для Него нет...
– Ты права, – кивнул я. – Других богов нет. Есть Единый. В Него я верю, и Он дает мне силы.
– Он являлся тебе? – Тея вскочила и подсела поближе, словно ребенок, слушающий сказку. – Какой Он? Ему надо приносить особые жертвы?
Я усмехнулся и покачал головой.
– У Него нет облика, Он не является людям и не требует жертв. Но я научился чувствовать Его...
...Я вспомнил Тир и старого хабирру, который впервые рассказал мне о Едином. Тогда мне, прикованному к жернову, казалось, что вызволить меня может лишь смерть.
– Когда мне было очень плохо, Бог спас меня, Тея. И с тех пор Он меня хранит. Но ты права. – Он ревнив. Единый не обидится, если я упомяну Адада или Дия, но я не должен верить в них и приносить им жертвы.
Тея задумалась, по лбу пробежали морщинки.
– Но твой Бог далеко, ванакт! Здесь правят другие. Твой Бог силен за морем!
Я понимал, что объяснить такое нелегко.
– Мой Бог везде, Тея. Он слышит меня и всегда приходит на помощь. Только просить надо самое нужное и только тогда, когда сам бессилен. И Он поможет...
...Именно так учил меня когда-то старый хабирру. Просить только о самом важном – и верить. В последний раз я воззвал к Нему, когда безумный Афикл занес надо мною свою дубину.
– Теперь я поняла, ванакт, – вздохнула девушка. – Твой Бог – очень сильный, но за помощь Он требует слишком многое. Он ревнует к другим богам, и не дает тебе даже увидеть их. Поэтому дриады для тебя – только лунный свет...
– Может быть, – согласился я. – Но если я их не вижу, значит их нет, Тея. Единый сделал меня зрячим, и я могу не бояться ваших призраков.
– Не говори так! – в ее голосе послышался испуг. – Твой Бог отведет от тебя молнию Дия, но боги могут действовать через людей. Удар кинжалом в спину иногда опаснее молнии!
Я невольно почесал затылок. Да, девушка умна. Куда до нее многоречивым придуркам, которые зовут себя жрецами!
– Мне не нужен Единый, – продолжала Тея. – Я живу в мире с богами, я могу видеть их, говорить с ними... Нашей семье была дарована великая сила, она перейдет к моим детям.
– Твои дети будут рыжие, – не без злорадства констатировал я, – и ты сама – рыжая. Тебя надо выдать замуж за козопаса, ты будешь варить ему похлебку, а он будет тебя пороть по храмовым праздникам.
Похоже, у женщин Ахиявы с юмором трудности: Тея, вместо того, чтобы засмеяться или огрызнуться, ответила с полнейшей серьезностью:
– Женщины нашей семьи не живут с мужьями.
– И остаются старыми девами, – еще более злорадно заметил я.
– Нет. Когда я стану женщиной, сила, дарованная мне, станет еще большей.
Передо мной открывался необозримый простор для привычных шуточек, но я понял – этот полуребенок воспринимает меня слишком серьезно. Я осторожно выглянул наружу – луна уже начинала клониться к горизонту.
– Поспим до утра, – решил я. – Завтра надо быть в полной силе.
– А киклопы? – удивилась девушка.
– Спи! – приказал я самым категоричным тоном. – И пусть тебе приснятся наяды, дриады и гидры. Впрочем, гидры – необязательно.
Тея послушно завернулась в хлену и затихла. Я сел поближе к костру, поудобнее облокотился о камень, подложил под голову походный мешок и прикрыл глаза. Спать я не собирался, но побыть немного в полудреме полезно. Секиру я положил рядом – на всякий случай.
Трудно сказать, сколько я так просидел. Наверное, не очень долго. Костер еще не успел погаснуть; время от времени я открывал глаза и начинал считать угли. Их цвет напоминал рыжие волосы юной колдуньи, и я думал, что все-таки женщины в Ахияве – странные. Или мне просто попадались такие...
Шума я не услышал. Отреагировало зрение – что-то большое и темное на миг загородило вход. Вскочив, я поудобнее взял в руки секиру, запоздало соображая, что недооценил опасность. То, что стояло сейчас у входа, спустилось определенно сверху – с недоступного скального венца.
...Огромный черный силуэт – неправдоподобно высокий, плечистый, с необыкновенно длинными руками – загородил собой вход, стоя чуть согнувшись. Проем, куда мог въехать всадник, был для него низковат.
«Это мне за дриад», – успел подумать я, и тут стоявший у входа вошел в пещеру. Свет догорающего костра упал на густую черную шерсть, огромные когти, на страшную звериную морду с острыми клыками.