Миксы
Шрифт:
Валерику было больно смотреть. Он подошёл ближе, словно надеялся, что, вспомнив о его присутствии, Лев смягчится. Но наличие лояльного зрителя только раззадорило Льва. Валерик с удивлением увидел, что брат дрожит от нервного возбуждения.
Пакет с конфетами Лера прижимала к себе согнутой рукой. Лев изловчился и дёрнул за краешек, торчащий из-под рукава. Пакет остался на месте, и только кусок целлофана, похожий на растопытрившую ложноножки амёбу, оказался зажат в его пальцах. Лера сильнее прижала руку, удерживая готовые раскатиться конфеты, и попыталась пройти вперёд. Лев снова
– Не надо. Пусти её, – тихо сказал он.
Лев, казалось, не услышал.
– Не надо. Пусти её, – Валерик повторил громче и твёрже.
И Лев отступил. Не потому что испугался – Валерик знал это. Он думал, что брат устал от затянувшейся и бессмысленной шутки и только искал повод прекратить её.
Лев отошёл в сторону и дал Лере дорогу. Но она осталась стоять на месте, глядя исподлобья и крепко прижимая к себе рваный пакет.
– Чё вылупилась? – Лев спросил совсем зло. Он начал терять терпение.
Лера разомкнула губы и что-то тихо сказала. Валерик не услышал. Не услышал и Лев.
– Чё?! – повторил он, теряя остатки терпения.
– Деньги, – совладав с голосом, повторила Лера. – Сдачу. Отдай?
Лев опустил руки, разжал пальцы. Три десятки и обрывок целлофанового пакета, закружившись, упали на асфальт. Валерик бросился было поднять их, но едва не упал, споткнувшись о подставленную Львом ногу. Взглянув брату в лицо, он понял, что лучше ему не вмешиваться, и с болью в сердце отступил. Лера стояла у подъезда и смотрела на деньги. Ветер слегка поддевал купюры за краешки, будто намекая, что стоит хозяйке замешкаться, как он подхватит и унесёт их.
Валерик понимал, что Лера выбирает сейчас между двумя позорами: поднять деньги сейчас, на глазах того, кто их бросил, или сказать матери, что не справилась с первым в жизни взрослым заданием.
Ветер дунул сильнее, клочок целлофана взметнулся в воздух, а Лера присела на корточки и подобрала деньги. Когда она наклонилась, одна конфета выскользнула из рваного пакета.
Лера встала и посмотрела на коричневый с золотой кромкой фантик, потом обернулась и с ненавистью глянула на братьев. Подняла ногу и с размаху ударила по конфете. В её движении было столько злости, сколько не было в голосе Льва. Шоколад двумя тёмными крохотными волнами выступил из-под Лериного детского каблука. Она торжествовала, но не долго: конфета прилипла к подошве. Лера стряхивала её, а она никак не желала отлипать. Лев издевательски расхохотался.
Лера стиснула зубы, обняла кулёк обеими руками – чтобы ни одна конфета больше не сбежала – и стала яростно чиркать подошвой о ребро ведущей к подъезду ступеньки. Конфета размазалась о бетон, скомканный безобразный фантик обречённо повис на шоколадно-коричневом месиве... Лера скрылась в подъезде. Лев пожал плечами и молча, гордо подняв голову, пошёл в сторону стадиона. Валерик отправился за ним.
Вечером, когда тетя Ира угостила мальчиков конфетами, Валерик отказался. Тетя Ира ничего не сказала: просто положила конфету обратно в вазочку. Рваный пакет лежал в помойном ведре. На него накидали сверху спитой заварки и картофельных очисток.
Порошок ликогаловых спор, матово-серый, с еле заметным розовым оттенком, припал к напитанной влагой бумаге. Несколько гниющих щепок были брошены внутрь, чтобы обеспечить будущих миксамёб едой. Но Валерик медлил накрыть чашку Петри стеклянной крышкой. Ему не хотелось отрывать глаз от спор. Он знал, что зародыши будущих миксомицетов там, внутри, уже поняли, что время пришло. Ему хотелось бы видеть – сейчас, сразу – как начинает оживать спящая спора. Но он знал, что это невозможно. Нужно было ждать, когда лопнет оболочка и крохотная миксамёба появиться на свет.
Он очень жалел, что не может остаться с пророщенной ликогалойодин на один: чтобы видеть, как она развивается, нужен был микроскоп, а у Валерика был лишь бинокуляр, в который миксамёбы могли быть видны лишь при сильном напряжении зрения, да и то всего лишь как крохотные движущиеся точки.
А Валерику хотелось большего.
Лера... Она всё время менялась. Её внутренние движения были для Валерика так же трудноуловимы и так же несомненны, как движения миксамёбы, еле заметной в бинокуляр. Лера была такой же притягательной, неизученной, странной и фантастической – и при этом столь же реальной.
Её было так же трудно понимать.
Валерик подумал: это ведь было по-настоящему смешно – то, что и с Лерой, и с миксами он встретился случайно. Он просто не сопротивлялся естественному ходу жизни.
В выпускном классе Валерик испытывал Танталовы муки. Лев к тому времени уже закончил школу и поступил в университет на ПМК. Это была настоящая мужская специальность, такая модная, такая настоящая. Главное – востребованная. А Валерик более всего жаждал быть мужественным и востребованным. Но по математике у него был шаткий трояк, а без математики на факультете делать было нечего.
Хорошо давались Валерику химия и биология. Там всё всегда было четко, ясно и прозрачно. Он даже не утруждался тем, чтобы учить. Он слушал или читал, понимал и, раз поняв, навсегда укладывал кирпичик понятого в память.
Целый год Валерик метался между желанием и невозможностью учиться вместе со Львом. Он пытался подтянуть математику и нарочито не учил химию, но неизменно получал тройки здесь и "отлично" – там, и, наконец, сдался.
Факультет назывался ХБГ и мужчин тут почти не было.
Здание было старым, с дощатыми щелястыми полами и рассохшимися оконными рамами, со старыми учебными плакатами и чучелами птиц, и с навязчивым оттенком коричневого в каждой аудитории. Валерик поначалу принял место своей учебы таким, какое оно было, но поневоле должен был сравнивать.
Оказалось, что в старом здании нет спортивного зала, и потому студентов-биологов гоняли на физру в третий корпус. Как раз там учился Лев.
Здание ПМК было ненамного моложе корпуса ХБГ. Но потолки тут были выше, полы новее, окна впускали больше света, и стены имели довольно приятный, хоть и немного казённый зелёный оттенок. Даже на стене вместительного холла сохранилось панно с румяной крепкой женщиной со снопом в руках.