Милая Венера
Шрифт:
Я сказала, что Морис остолбенел. И с полным на то основанием. Он просто бросил в ящик приглашение на вечер от его жены, как затем выяснилось. И внезапно в дверях возникает эта блондинка, видимо, позирующая для Саломеи.
Конечно, пай-девочка смутилась бы, попыталась укрыть свою наготу с «ах, ради Бога, извините!» и укрылась бы за дверью. Но эта девочка — ничего подобного; или, вернее, она поколебалась ту роковую долю секунды, которой для профессионального охотника вроде Мориса более чем достаточно. Первоклассный специалист: было захватывающе интересно наблюдать за его приемами. Он улыбнулся и сказал: «Не то ли это место, где я мог бы выпить чашечку кофе, или я ошибся? Идти пришлось так далеко!»
Милая Рут, было восемь утра. Нет, я просто удивляюсь себе — хотя в ту минуту меня занимал исключительно он. Согласно легенде эти брюки от Армани скрывали самый блуждающий член в Лондоне. (Гарри ничто по сравнению.) Он выставляет напоказ свою неотразимость, как боевые награды. И он смазлив. Да-да, так и видишь, как кудрявые головки поворачивают ему вслед, когда он неторопливо проходит между машинистками, и как он этим упивается. И вот он по дороге в офис с кейсом в руке, позвякивающими автомобильными ключами, с клиентом, который, наверное, должен подъехать к девяти часам, с женушкой, поцеловавшей его на прощание две минуты назад, в № 9, входит в № 1 для увлекательной рекогносцировки.
И вот я с улыбкой на губах и больше почти без ничего. Ему повезло: внезапно он сообразил, что у него есть свободные полчасика. Не упускать же такой шанс. Блондинка на завтрак. Обеспечивает бодрость на весь день.
А потому я взяла у него кейс, проводила его на кухню, поставила вариться свежий кофе и скромно села к столику. Он не стал тратить времени зря — энергичный администратор и все прочее. Начал разыгрывать сцену в стиле молодого Энтони Стила — пальцы запущены в шевелюру для создания пресловутого обаятельного смущенного растрепанного вида. Затем посыпались клише из второразрядной киномелодрамы:
«Знаете, я с шестнадцати лет не испытывал ничего подобного… вы ведь чувствуете, чувствуете?
Искра между нами…» Далее внезапная посуровелость — сильный мужчина, потрясенный до самой глубины. (Тай, девочка, тай!) Приходится признать, что кофеварка несколько испортила эффект, принявшись буль-буль-булькать и сметя меня с табурета налить кофе, что дало ему шанс обнять меня за плечи. «Вы всегда так прелестны по утрам?» «Нет!» — сказала я. Он засмеялся.
Но я поняла, что мне не следовало этого говорить — смех получился чуточку нервным. Эта баба не знает своих реплик: больше Бетт Дэвис, чем белокурая инженю.
А мне следовало бы, естественно, не поскупиться на «Ах, Морис, я не знаю. Ах, мы не должны» и так далее, а он бы проявлял сталинский напор, пока я не растаяла бы в удовлетворенных вздохах. И кончив дело, он удалился бы с улыбочкой, взглянув на свои часы от Гуччи, потрепав по щечке со словами «до скорого, моя прелесть, спасибо за кофе». А я вместо этого наклонилась и пробежала пальцами по его membrum virile, [11] и сказала задушевно: «Поднимемся наверх, как вы?» Ты бы подумала, что я дала пинка в его вздымающуюся страсть: мгновенный спад, суровые губы обвисли, глаза выпучились. Словом, треска в рубашке от Тернбулла и Ассера.
11
мужской член (лат.).
Если бы наследместа на Уимблдоне не зависели бы от приведения его к одному знаменателю (гм-гм), я бы тут же упорхнула из кухни. И какой был бы уход — Бетт Дэвис, как две капли воды.
А вместо я ухватила его за руку и потащила наверх в спальню, и он плелся за мной, как агнец, ведомый на заклание.
Именно так он себя и чувствовал, не сомневаюсь, — используемым, эксплуатируемым, пожранным. Весь его ужас перед плотоядной вагиной вдруг нахлынул на него в одно прекрасное утро в среду, так сказать, на его собственном заднем дворе. Он разделся, словно для летальной операции, бедняга. И должна сказать, мне это безумно нравилось.
Он увядал, я расцветала. «Этого никогда прежде не случалось, никогда!» — повторял и повторял он, глядя на свой болтающийся причиндал. «Ничего, — сказала я. — Расслабьтесь, и все. Он и такой страшно милый!» добавила я, солгав.
Больше всего он смахивал на полуободранную сосиску. Рут, ведь в дряблом члене нет ровно ничего эротичного, правда? Я все вспоминала, как держала петушок Клайва, когда учила его пользоваться унитазом. Мало-помалу после мегаусилий началось многообещающее шевеление, но тут на кровать прыгнула чертова кошка, и он опять обмяк, как пропоротая покрышка. О боги! Потребовалось еще полчаса, и все это время я думала, что он опоздает на свидание с клиентом и, быть может, потеряет заказы мясной фирмы «Оксо». Ну в конце концов мы кое-как, но осуществили. Ты бы подумала, что пали стены Иерихона. «Тебе было хорошо?» — спросил он с надеждой, едва отдышался. «О, чудесно!» — ответила я. На самом же деле чудесно я чувствовала себя потому, что заставила его почувствовать себя так, как он заставлял чувствовать стольких женщин — что они просто средство для приятного облегчения. Гарри меня тоже заставлял чувствовать себя так. Что же, женушка наносит ответный удар. За грехи мужа расплачиваются соседи.
Он ушел, точно школьник, отведавший директорской трости. Я услышала, как «ягуар» с ревом унесся по улице. И тут мне вдруг вспомнилась Мирна. Помнишь в школе? Мы еще стояли на стреме у «для девочек», пока она позволяла мальчикам подглядывать ей под юбку. Пенс — в колготках, шестипенсовик без них. Потом она взяла и вышла замуж за… за как бишь его там… за этого морковно-рыжего банкира, пошла ва-банк', и тут же исчез красный лак для ногтей: «Он говорит, похоже на кровь». Затем последовали длинные ногти: «Когти». И никаких браслетов по локоть:
«Слишком вульгарно». Никаких декольте до половины грудей: «Вызывающе». А каким взглядом он ее прожигал, если на вечере она немножко давала себе волю. Он проутюжил ее, если помнишь, и тут же бросил, потому что она уже не была той женщиной, на которой он женился.
Когда Морис ушел, я целую вечность лежала в ванне. Гидротерапия. Потом посмотрела в зеркало на нежную миниатюрную блондинку с кроткими голубыми глазами, чей муж поступил с ней непростительно, и я подумала: ты именно та, кого Морис и ему подобные называют «кастрирующей сукой».
Ах, Рут, кто бы подумал, что кастрировать так легко!
Итак, после полудня, после Мориса, после олуха. Ты готова для следующей главы моего дня?
Первые часы я готовила рисунки. Вот тут как раз время сказать тебе, что я внезапно получила работу — и сколько! (Приходится признать, насколько права была в школе старая Сова, когда распространялась о том, как женщинам необходима творческая работа, чтобы найти удовлетворение в жизни. Господи, как мы жалели и презирали этих старых куриц, подправляющих, марающих, чтобы дать выход невостребованной сексуальной энергии. Ну, вчера я сама была Совой.) Заказы от Билла, архитектора, мужа чертовой Нины (о нем побольше потом). И, представь себе, от Кевина, кинорежиссера с пристрастием к пустоголовым секс-бомбочкам. Он оказался очень милым, бабником — ты просто не поверишь, — но галантным по-неотесанному: мальчишка из Ист-Энда, пробившийся наверх, и все прочее. Вероятно, работать с ним — сущий ад: режиссирует с кушетки для проб актрис на роли и т, д. Его фильм изнасилования каждую вторую минуту, что-то вроде жизни, которую он ведет в № 2. Господи, ну и энергия же у него!