Милицейская академия I–II
Шрифт:
ИХ НРАВЫ
Дверь открывать, безусловно, не стоило, но и стоять недвижимо, жарко дыша в дверной глазок, тоже было довольно глупо. Евгений Вавилонов, известный в определенных кругах бизнесмен, со вздохом повернул рычаги патентованного запора. Гости вошли в офис.
«Охрану, пожалуй, вызывать уже поздно, — тоскливо подумал Евгений, помогая гостям раздеться. — Кранты, нет мне спасенья. А мебель, ей же цены нет. Все, все погибнет», — мысленно причитал обезумевший предприниматель, сохраняя, впрочем, вполне светскую улыбочку.
Гости разделись весьма оперативно и радостно поперли в холл.
Конечно, вряд
Дёма Эскимос, придерживая постоянно выпирающую наружу кобуру, подошел поближе.
— Без паники, господа! — Дёма повернулся к первому из возмутителей спокойствия. — Марик, будь добр, подними руки вверх и не двигайся.
Марик с видимым усилием поднял руки, напряженно вглядываясь в окружающих. Окружающие подозрительно оглядывали eгo ладную фигуру, но большинство смотрели на руки. Руки слегка дрожали.
Дёма ловко обыскал клиента, не погнушавшись ощупать носки и бумажник.
— Есть, нашел! — Дёма торжественно вытащил толстый фиолетовый фломастер и, пристально глядя Марику в глаза, торжественно добавил: — У нас не забалуешь!
Марик, виновато потупив глазки, начал было оправдываться, но его грубо прервали выкрики толпы:
— А подружку его как проверишь? С ней–то что делать будем? Тебе, Вавилонов, потом расхлебывать!
Вавилонов подавленно молчал.
Дёма строго посмотрел на подружку и объявил свое решение:
— Женя, пусть твои ребята, из этих, как их там, Альфа или Бета, плевать, но пусть глаз не спускают. Распорядись, пожалуйста.
Евгений потыкал в кнопки ближайшего пульта экстренной связи и минут двадцать растолковывал отставному майору, что и как следует делать его подчиненным. Майор, поначалу издававший нервные смешки, к концу разговора все–таки посерьезнел и, как это там у них водится, — приступил. За спиной у Марика и его подружки Леночки замаячили крепкие фигуры офицеров бронетанковых и еще каких–то войск.
Веселье продолжили, но некоторая скованность осталась и ближе к утру гости начали расходиться.
— Господа, ну что вы, в самом деле, — уговаривал Евгений. — Оставайтесь, посидим еще!
Гости, придирчиво оглядывая свои тысячедолларовые костюмы, торопливо прощались. Вавилонов уныло матерился, мысленно, конечно.
Понятное дело, впоследствии все вышло именно так, как и должно было произойти.
— Не углядели! — завопил в шесть утра Дёма, тыча пальцем в отчетливую оранжевую загогулину, красовавшуюся на любимом вавилоновском ковре ручной работы.
— Гады, что ж вы делаете! — вопила безутешная мадам в когда–то белом костюме от Версачи, усевшаяся в кастрюльку с острым салатом из китайского перца, удачно спрятанную в кресле.
— Господи, зачем я открыл дверь? — безнадежно молился Вавилонов.
Все остальные молились вслух. Становилось шумно.
Впрочем, в подобной ситуации не помог бы и Сатана. Вот уже десять лет Марик, несмотря на свои громкие успехи в коммерческих предприятиях, падал все ниже и ниже в собственных глазах. Никакие экстрасенсы и прочие невропатологи так и не вылечили его от ужасной болезни, заключающейся в том, что повсюду, где бы он ни был, на дружеской пирушке или встрече в правительстве, он, сам себя стыдясь, рисовал слово из трех букв. Везде, где только технически возможно было его нарисовать. На автоматах бензоколонок или костюме зампреда правительства, на договоре о сотрудничестве с республикой Бурунди или галстуке бурундийского представителя, даже на собственной жене Леночке. И ничего нельзя было сделать.
На последний день рожденья друзья подарили ему факсимиле, с автоматической заправкой красителем из нитроэмали, не смываемой даже атомным взрывом. И с тех пор факсимиле он всегда носил с собой, причем размеры гнусного агрегата были настолько малы, что издали творенья Марика выглядели как азиатский орнамент из экзотических цветочков, и только подойдя ближе, можно было разглядеть, что это были за цветочки. Друзья, понятно, все это знали, а потому приглашали Марика только на официальные встречи в правительственных помещениях.
Леночка тоже была не подарок. Её болезненная страсть прятать во время праздничных мероприятий рюмки с водкой, стаканы с тоником, тарелочки с пирожными, кастрюльки с горячим ни для кого не была секретом. К своему ужасу, она сама никогда потом не могла вспомнить, куда она все это задевала, а потому еще долго после подобных мероприятий хозяева рыскали по всем офисным помещениям, с тоской представляя завтрашний рабочий день.
Вавилонов вызвал свой представительский кортеж. Марик с Леночкой покорно уселись в шикарный «линкольн» и, виновато попрощавшись, пожелали Евгению удачного бизнеса. «Интересно, а как выглядит их квартира?» — успел подумать Вавилонов, провожая взглядом оранжевое пятно на лобовом стекле новенькой машины.
И только спустя месяц, уже после нашумевшего скандала с протухшей курицей, обнаруженной в копировальном аппарате, поставленном вавилоновской фирмой городской мэрии, отчищая оранжевую надпись с собственной секретарши, Евгений вспомнил, что Марик со своим семейством никогда не имел квартиры или офиса. Он их всегда арендовал — не больше, чем на полгода.
МЕСТЬ ГЕНЕРАЛА
Абдулла внимательно оглядел площадь — грязно–серая жижа равномерно затопила все: от здания биржи до самой автостоянки, расположенной, вообще говоря, на метровой высоте асфальтовой подушки. Подушка не спасала от мерзости, которую синоптики ласково именовали мокрым снегом.
Абдулла вздохнул и смело шагнул вперед. Туфли из тонкой кожи жалобно скрипнули напоследок и затихли — дальше было слышно только вызывающе–неприличное хлюпанье.
Около небесно–голубого «форда» туфли остановились, а их хозяин, напоследок окинув взглядом пустую площадь, резким, отточенным движением вонзил титановое шило в заднее правое колесо машины. В ту же минуту из соседнего микроавтобуса выскочили четверо молодых людей.
По лицу не били, все удары приходились по почкам и ниже. «Менты», — понял Абдулла и серьезно призадумался. Впрочем, от тяжелых мыслей постоянно отвлекали непрерывные удары. Когда стало совсем невмоготу, Абдулла, помолясь, плюхнулся в поганую лужу возле машины. Пачкаться никому не хотелось и омоновцы отвяли, бросив напоследок в лужу потертые наручники, которые надел сам арестованный.