Миллиардер Скрудж по соседству

Хейл Оливия

Я прикусываю губу, улыбаясь.

— Да, приду. Не могу позволить тебе разрушить дух Рождества.

— Вот и отлично, — он берет мою чашку и ставит ее на стол, подальше от матраса. Затем обхватывает ладонями мой подбородок и целует. Это медленный и многообещающий поцелуй, я чувствую, как одеяло спадает с плеч.

Он прижимается своим лбом к моему.

— Ты мне очень нравишься, Холли.

— Ты мне тоже нравишься, — шепчу я.

— У нас еще есть часы до того, как снова включат электричество.

— И на что ты намекаешь? — я

провожу руками по его шее. — Как мы скоротаем время?

Он легонько толкает, и я падаю обратно на матрас, притягивая мужчину ближе. Его улыбка кривая.

— Понятия не имею. Как следует развлекать гостя?

— О, я не знаю, — говорю я. Я пихаю одеяло, и оно спадает с тела. Сегодня так много света. Все его идеальные мышцы будут на виду… и я. — Ты мог бы снова назвать меня хорошей девочкой.

Его глаза загораются.

— Тебе это понравилось, не так ли?

— Да. Не знаю почему, но да.

Он прижимается головой к моей шее, и я смотрю в потолок, глаза трепещут, закрываясь.

— Здесь так светло, — шепчу я.

Он делает паузу. Темные волосы падают со лба мне на лоб, щекоча кожу.

— Ты великолепна, Холли. Чертовски нереальна. Я мог бы пообещать, что не буду смотреть, но соврал бы.

— Ох, — говорю я. — Ну, тогда, думаю, ты можешь смотреть.

Он ухмыляется.

— Хорошая девочка.

* * *

Встречаться тайно со своим соседом, когда живешь дома с родителями, сложно. Еще сложнее, когда вышеупомянутый сосед — городская знаменитость и национальная икона, Фэрхилл наводнен рождественским туризмом, а по Мэйпл-Лейн каждую ночь проезжают десятки машин, чтобы полюбоваться рождественскими огнями.

Но последнее, чего я хочу, так это чтобы родители прижались носами к стеклу гостиной и смотрели, как я иду к дому Адама.

— Через два города, — бормочет Адам рядом со мной. Рука ощущается тёплой тяжестью на пояснице, когда он ведет меня через ресторан. — Никто не должен видеть нас здесь.

— Никто не должен видеть меня здесь, — поправляю я.

— Поверь, людей не так уж сильно волнует мир технологий. Меня почти никто не узнает.

— Уверена, что борода помогает, — говорю я. Мы занимаем места в задней части зала, за самым уединенным столиком, как и просил Адам для нашего свидания.

Он проводит рукой по подбородку.

— Это новое дополнение. Что думаешь?

— Мне нравится. В нем ты выглядишь очень… сурово.

— Сурово?

— Да. Мужественно, я полагаю. Такой же, как… Неважно.

— Что ты собиралась сказать?

— Это не важно.

— Нет, это кажется очень важным, — он опускает меню, которое я держу в руках, чтобы скрыть смущенное выражение лица. — Такой же как что?

— Волосы у тебя на груди, — бормочу я. — Мне они нравятся.

— Серьезно?

— Да. Не знаю почему, но такие маленькие различия между нами заводят.

Его улыбка становится шире.

— Расскажи мне больше.

Боже, помоги, но я хочу поделиться своими мыслями.

—

Ну, например, когда ты кладешь руку мне на грудь, и она выглядит загорелой, а волосы на твоей руке темные? На фоне моей бледной кожи? Мне это нравится. Кроме того, я не могу поверить, что говорю это вслух, — я закрываю лицо меню. — Убей меня прямо сейчас.

Адам смеется. Это теплый звук, восхищающийся.

— Не прячься.

— Ты, наверное, пересматриваешь решение проводить со мной время. Думаешь: «Вау, она странная», и завтра поедешь обратно в Чикаго.

— Этого не случится, — говорит он. — Мне все ещё нужно присматривать за рождественской елкой.

— Верно. Ты не можешь отказаться от своих обязанностей, — я просматриваю меню и встречаюсь с его танцующими глазами.

— Мне нравится, когда ты рассказываешь, что тебя возбуждает, — говорит он. — На самом деле, очень сильно.

Его взгляд опускается на мои губы.

— Я бы ответил взаимностью, но боюсь, что могу отвлечься, если сделаю это. Я привез тебя сюда, чтобы поужинать, знаешь ли. Не уходить же, заказав напитки только ради того, чтобы целовать тебя до потери сознания в машине.

— Твоя машина достаточно большая, — говорю я. — Мы могли бы сделать больше, чем просто целоваться.

Адам стонет.

— Холли, я пытаюсь быть джентльменом.

— Я ценю это, но ты не обязан быть им.

— Да. Потому что такое чувство, что это могло бы… хорошо. Я хочу, чтобы у нас с тобой все было правильно. Это, — говорит он, предупреждающе поднимая палец в мою сторону, — не может быть просто рождественским перепихоном.

Я прикусываю нижнюю губу, тепло разливается по груди.

— Нет?

— Нет, черт возьми.

Я с улыбкой смотрю на меню, подыскивая нужные слова и не могу найти ни одного. Все происходит быстро, и это прекрасно, и теплое чувство в груди угрожает ударить в голову.

— Кстати, я хотела кое-что сказать. Я начала писать статью о Фэрхилл. Как мы и шутили.

Он откладывает меню.

— Да ладно? Расскажи.

Что я и делаю, заваливая его историей. Как все начиналось и к чему идет, и у кого я хочу взять интервью. Он задает вопросы и слушает, не сводя с меня темных глаз с неподдельным интересом. В ответ рассказывает о своей работе и о том, как многое в ней сильно отличается от того, что он делал вначале. Оказывается, у нас много общего.

Ни один из нас не находится в месте, которое мы любим.

За исключением, конечно, этого момента. Потому что нигде я не хотела бы оказаться сильнее, чем в грязной закусочной в северном Мичигане с Адамом Данбаром.

После ужина он отвозит нас домой и паркуется на подъездной дорожке к дому Данбаров.

— Как мы это сделаем?

Я натягиваю шапку ниже на уши и смотрю в зеркало заднего вида. Дом родителей освещен, как обычно, так по-рождественски и красиво, что это вызывает улыбку. И я ничего не вижу через окна гостиной. Они опустили жалюзи. У нас нет зрителей.