Миллиардер Скрудж по соседству
Шрифт:
— Начинаем, — говорю я. — Беги, беги, беги!
Адам смеется и ведет нас по заснеженной земле к входной двери. Я туго натягиваю шарф на лицо как грабитель банка. Адам смотрит на меня и снова хихикает.
Мы заходим в дом. Там очень тепло, ничто не сравнится с прошлыми выходными, когда мы провели их вместе перед камином. Я не могу смотреть на этот чертов камин, не краснея.
Адам осторожно снимает слои, в которые я закуталась с головой.
— Как думаешь, твои родители были бы сильно против?
Я просовываю руки в шлевки его джинсов.
—
— И почему?
— Папа дал бы тебе свое благословение на предложение.
Адам усмехается.
— Очень великодушно с его стороны.
— Они бы делали всевозможные намеки.
— Так хотят видеть тебя замужем?
Я пожимаю плечами.
— Возможно, не замужем, но определенно остепенившейся. Они вместе с девятнадцати лет и, естественно, думают, что все остальные, кто не выбирает тот же путь, поступают неправильно.
— Что ж, тогда мы вместе поступаем неправильно, — говорит Адам. Он берет меня за руку и тянет вглубь дома. Несмотря на отсутствие мебели и произведений искусства, это пространство больше не кажется грустным. Только не с освещенной рождественской елкой и ароматом имбирных пряников, все еще витающим в воздухе. Вчера я заставила его испечь печенье вместе со мной, во время обеденного перерыва, когда я якобы повела Уинстона на прогулку. Адам протестовал, но мне потребовалось всего лишь посыпать его мукой, чтобы тот сдался.
Мы поднимаемся наверх и подходим к открытой двери его спальни. Кровать посередине, как обычно, в беспорядке. Мы хорошо использовали ее после выпечки имбирных пряников.
— Куда ты меня ведешь? — говорю я с притворным страхом в голосе.
— Просто хочу кое-что показать.
— Здесь?
— Да. Ты сказала, что кое-что тебе понравилось раньше.
— Понравилось?
Он отпускает мою руку и начинает расстегивать свою рубашку.
— Что-то, что тебя возбудило.
Я смеюсь, наблюдая, как он медленно обнажает прядь темных волос на груди. Глуповатая сторона скрывается под холодной, спокойной внешностью, которую он демонстрирует миру. Это напоминает об Адаме, которого я знала — об Адаме, о котором начинаю заботиться.
— Вау, — говорю я. — Ты рекламируешь себя, не так ли?
Он разводит руками, улыбаясь.
— Да. Изнасилуй меня, Холли.
Как девушка может отказаться от такого предложения?
* * *
После этого я лежу в его объятиях. Кожа Адама теплая и упругая под блуждающими пальцами, свидетельство ежедневных тренировок. Я же занимаюсь йогой не каждый день, а скорее три раза в неделю.
Проводить вместе время и видеть, как он себя ведет, немного раздражает. Я вдохновлена и привлечена, но это напоминает, что не реализую свой потенциал. Мне это не совсем подходит.
Глаза Адама закрыты, а дыхание глубокое. Не спит, но близок к этому. Усталость после оргазма — это то, что я нахожу невероятно милым.
— Адам? — шепчу я.
— Мм?
Я провожу пальцами по его груди и волосам, которыми восхищалась ранее.
— Отец — причина,
Он не открывает глаза.
— Отличная тактика, Холли. Утоми мужчину оргазмами, прежде чем приставать к нему с личными вопросами.
— Спасибо. Довольно умно, не так ли?
— Ммм. Очень.
Я прижимаюсь поцелуем к его коже, и грудь Адама вздымается от глубокого вдоха.
— Да, — говорит он. — Это короткий ответ.
— Быть сыном мистера Кристмаса, должно быть, нелегко, — говорю я. — Не думаю, что люди в городе понимали это, когда так высоко его хвалили. Я имею в виду, до приезда копов.
— Это было не так, — он находит мою руку и поворачивает, поднимая над грудью. Мои ногти выкрашены в темно-красный цвет, чтобы соответствовать платью, которое планирую надеть. — Рождество никогда не было спокойным праздником. Скорее самым беспокойным временем года.
— Могу себе представить.
— Каждый год он хотел превзойти показатели продаж предыдущего года. Мама помогала ему, как ты знаешь. Большую часть лет мы не праздновали дома.
— Совсем нет?
Адам улыбается. Это самоирония.
— Мы снимались в «Рождественском утре», кажется, до тех пор, пока мне не исполнилось десять. Но после этого они решили, что я достаточно взрослый, чтобы не притворяться. Папа работал весь день.
— Он был интересным персонажем.
— Интересным, — бормочет Адам. — Он был нарциссом и мошенником, а мать превратила погруженность в себя в форму искусства. Они, вероятно, были худшими людьми друг для друга.
— Мне очень жаль. Не похоже, чтобы в этом доме было хорошо расти.
Он пожимает плечами.
— По крайней мере, было много времени и свободы делать то, что я хотел. Не так уж плохо. Но Рождество? Определенно плохо.
— Я понимаю, почему ты думаешь, что все дело в коммерциализации.
— Больше, лучше, ярче, — бормочет Адам. Это один из старых лозунгов Данбара. — Что за праздничный сезон без гигантского чучела Санты, верно? Без снежных шаров, гирлянд и десяти различных видов оберточной бумаги? Люди влезают в долги, просто чтобы оправдать ожидания. Компании выпускают праздничные фильмы с участием вышедших на пенсию актеров из списка «С». Черт возьми, начиная с ноября, можно наклеить леденец на любой продукт и продавать его с двадцатипроцентной наценкой. Это смешно.
Его голос становится громче, а искренность проскакивает в каждом слове.
— Ты прав, — осторожно говорю я. — Но причина также в том, что он уехал на Рождество, я права?
Три долгих вдоха, на протяжении которых никто из нас не произносит ни слова. Но потом он вздыхает.
— Да, это так. Собственно говоря, в канун Рождества.
— Просто встал и ушел? — в то время я была молода, но не настолько, чтобы подслушивать все разговоры и не понимать, что происходит. Фэрхилл был полон домыслов, и в городе не находилось места, куда можно было бы пойти, чтобы спрятаться от этого. Мэйпл-Лейн повидала больше, чем положено прохожим.