Миллион поцелуев в твоей жизни
Шрифт:
"Восемнадцать, и тебя ни разу не целовали". Эзра повышает голос, пытаясь звучать как девчонка, но терпит неудачу. “Ты должен пробраться на вечеринку и прикончить ее, Ланкастер”.
“Если бы только ей так повезло”, - протягиваю я, наслаждаясь его идеей.
Слишком идеально.
“Бомонты чертовски богаты”, - напоминает нам Малкольм.
“Безопасность на этой вечеринке будет на высшем уровне, со всеми этими бесценными произведениями искусства, висящими на их стенах. Кроме того, ее папочка присматривает за ней, как гребаный ястреб. Отсюда и кольцо с обещанием на ее пальце.”
Эзра
Я ненавижу то, куда приводят меня мои мысли после комментариев Эзры. Я чертовски надеюсь, что в семье Бомонтов нет ничего странного, или, осмелюсь предположить, кровосмесительного. Я очень сомневаюсь в этом, но я не знаю ни ее, ни ее семью. Я знаю только то, чему я свидетель, и я вижу далеко не так много, как хотелось бы.
“В этой школе было много девочек, носивших кольца обещания, которые им подарили их отцы”, - говорит Малкольм. “Они все копировали Рен. Помнишь? Это была группа девушек из нашего класса и первокурсниц, когда мы были второкурсниками”.
Меня переполняет раздражение. “Эта тенденция умерла медленной, мучительной смертью”.
Почти уверен, что Рен буквально единственная, кто все еще носит кольцо.
“Верно”, - протягивает Малкольм с грязной ухмылкой. “Теперь они все кучка шлюшек, выпрашивающих наши члены”.
Я хихикаю, хотя и не нахожу то, что он сказал, очень забавным. У Малкольма есть такая манера оскорблять женщин, которую я нахожу особенно раздражающей. Да, мы все — кучка женоненавистных придурков, когда тусуемся вместе, но никто из нас не называет девушек шлюхами, как это делает Малкольм.
“Такой унизительный термин”, - говорит Эзра, заставляя нас обоих посмотреть на него. “Мне больше нравятся шлюхи. Шлюшки просто такие… подлые.”
“А шлюхи — нет?” Малкольм смеется.
Мы отклоняемся от намеченного пути. Мне нужно вернуть разговор к Рен.
Милая маленькая птичка, которая боится злого и противного кота с клыками, которым являюсь я.
“Если у нее действительно вечеринка по случаю дня рождения, я хочу получить приглашение”, - говорю я им твердым голосом.
“Мы не можем творить чудеса”, - говорит Эзра, небрежно пожимая плечами. Но какое ему дело? Его уже пригласили. “Может быть, тебе стоит попробовать более мягкий подход к Рен. Будь милым хоть раз, вместо того, чтобы все время выглядеть ослепительным мудаком.”
Увидев ее, я автоматически хмурюсь. Как я могу быть милым, когда все, чего я хочу — это трахнуть ее?
Трахнуть ее, трахнуть ее до бесчувствия. Когда я вижу ее, меня сразу же охватывает возбуждение. Наблюдая, как она сосет леденец между губ, я возбуждаюсь. Для всех остальных она милая, нежная Рен.
Но я вижу ее по-другому. Я хочу ее… по-другому.
Я не знаю, как еще это объяснить.
“Он снова завис, и просто думает о ней”, - говорит Малкольм. “Он безнадежен. Брось это, приятель. Она не для тебя”.
Что, черт возьми, он знает? Ради бога, я Ланкастер.
Я могу сделать так, чтобы случилось все, что угодно.
Например трахнуть девственницу.
2. Рен
В тот момент, когда двойные двери с лязгом закрываются за мной, я оглядываюсь через плечо,
Малкольм и Эзра.
Они не запугивают меня так, как это делает Крю. Малкольм — гигантский флирт с явно порочными нотками. Эзра всегда ищет повода для смеха.
Пока Крю стоит там и размышляет.
Это его фишка.
Мне не нравятся его штучки.
Я хмурюсь от своих мыслей — последнее, в частности, показалось мне смутно неуместным, и у меня нет таких мыслей—
“Рен, ты посидишь с нами сегодня за обедом?” — спрашивает меня одна из девушек.
О. Я начинаю думать о Крю и забываю о том, что происходит вокруг меня. Например, тот факт, что в настоящее время за мной повсюду следуют четверо первокурсниц.
Слегка улыбнувшись девушке, которая спросила меня об обеде, я говорю: “Мне очень жаль, но сегодня во время обеда у меня назначена встреча. Может быть, в другой раз?”
Разочарование, которое они испытывают из-за моего отказа, ощутимо, но я улыбаюсь сквозь него. Все они неохотно кивают головами одновременно, прежде чем переглянуться и ускользнуть, не сказав мне ни слова.
Странно иметь фан-клуб, когда я ничего не делаю, а просто… существую.
Судорожный выдох покидает меня, и я направляюсь по коридору. Давление, которое эти девушки неосознанно возлагают на мои плечи, чтобы я была идеальной, иногда кажется непреодолимым. Они вознесли меня на такой высокий пьедестал, что ничего не стоило бы заставить меня упасть. Я бы в конечном итоге разочаровала всех, а это последнее, чего я хочу. Последнее, чего бы они хотели. У меня есть имидж, который нужно поддерживать, и иногда мне кажется, что…
Это невозможно.
Это большая ответственность — быть образцом для подражания для стольких девушек, таких как я. Потерянные девочки из богатых семей. Девушки, которые просто хотят вписаться и принадлежать. Чтобы чувствовать себя нормально и иметь типичный опыт средней школы.
Конечно, мы учимся в эксклюзивной частной школе, которую посещают только высшие слои общества, так что в нашей жизни нет ничего нормального, но все же. Мы стараемся сделать это настолько нормальным, насколько это возможно, потому что некоторые из нас страдают, как и все остальные. С проблемами самооценки, нашей учебой, ожиданиями, которые возлагают на нас семья, друзья и учителя. Мы чувствуем себя невидимыми, неизвестными.
Я знаю, потому что чувствую это.
В настоящее время это моя цель в жизни — помочь другим чувствовать себя комфортно и, возможно, даже найти себе подобных. Когда я была младше, я думала, что, возможно, хотела бы стать медсестрой, но мой отец отговорил меня от этой профессии, разглагольствуя о том, как медсестры выполняют много тяжелой работы за номинальную плату.
Номинальную, по его словам. Харви Бомонт богат — он унаследовал бизнес своего отца по продаже недвижимости, когда ему едва исполнилось тридцать, и сделал его процветающим, а теперь он миллиардер. Его единственная дочь, ставшая медсестрой, была бы настолько ниже его и фамилии Бомонтов. Это то, о чем я даже не могу думать. Не имеет значения, чего я хочу.