Миллион с Канатной
Шрифт:
— Откуда вы знаете?
— На фронте был, офицером.
— Вы красный? — нахмурилась Таня.
— Почему обязательно красный? Вы ведь тоже не крестьянка, —усмехнулся он.
— Ну да, я воровка, — бросила Таня с вызовом, — воровка с одесской Молдаванки.
Мужчина захохотал. И Таня вдруг почувствовала, что этот смех стал его страшной ошибкой — за эти секунды она успела его возненавидеть. А почему — не могла бы и сама сказать.
— Одесса не под красными, и никогда не будет под красными, — мужчина вдруг заговорил быстро и тоном заговорщика: —
— Зачем вы мне все это говорите? — фыркнула Таня. — А если я донесу?
— Я чувствую в вас родственную душу. Вы не донесете...
Выстрелы раздались в тот самый момент, когда Таня уже собиралась ответить что-то меткое, язвительное, подходящее к случаю. Она всегда была остра на язык, а теперь, когда нервы ее были напряжены до предела, и вовсе не собиралась сдерживаться в выражениях.
Но выстрелы — много выстрелов, один за другим — вдруг заглушили весь поток ее слов, всё, что она могла сказать. Они прозвучали барабанной дробью самого настоящего Апокалипсиса, заставив ее прижаться к двери тамбура.
— Вы слышите это? — схватив Таню за руку, мужчина почти силой затолкал ее обратно в вагон. И вовремя.
Из серого барака станции вышла группа людей в какой-то непонятной форме. Вроде бы военной, но даже издалека можно было разглядеть, что на них самые настоящие обноски. Их было трое. И у одного из них — самого старого, с клочковатой, торчащей во все стороны бородой — босые ноги были обмотаны каким-то бесформенным тряпьем, потерявшим цвет. Эти жуткие обрывки ткани сливались по цвету с землей, и казалось, что ноги мужчины до колен черные.
Он шел впереди остальных, как-то картинно неся длинную винтовку со штыком наперевес. Двое за ним что-то волочили по земле.
Когда они подошли ближе, Таня отчетливо разглядела фалды длинного черного пальто. Оно волочилось по земле, заворачивалось за голову... Словно мешок, бесформенный куль, двое мужчин волокли по земле человеческое тело, так, словно это было самым обычным делом. Даже невооруженным взглядом было видно, что человек мертв. И Таня вдруг поняла, почему никто не снял с него пальто: он был в нем расстрелян, и там, на спине, дыры от пуль запеклись в страшное кровавое месиво. Ей захотелось взвыть.
— Не смотрите, — офицер попытался отодвинуть Таню от проема двери, — не надо смотреть на них! Опасно...
Но она молча отстранила его руку, буквально отшвырнула ее в сторону. Ей хотелось смотреть — до конца смотреть на окровавленные осколки мира, разбитого, раздавленного, раздробленного на части ужасом этой непонятной войны...
— Куда они его тащат... — начала было она, но не успела договорить.
Прямо наперерез этому жуткому отряду из чахлых кустов жалкой лесопосадки выскочила женщина. Нельзя было понять, сколько ей лет, молода ли, стара, хороша ли собой или уродлива, как смерть. Рваный платок сбился на плечи, разметав слипшиеся волосы. Они, эти волосы, словно шевелились на ее голове. И Тане вспомнилось, что давным-давно в гимназии им рассказывали о древнегреческой медузе Горгоне, один взгляд на которую превращал человека в камень.
Она вдруг почувствовала, что ужас, который происходит на ее глазах, саму ее превращает в камень, так, словно эта легенда была правдой. Рот женщины был уродливо раскрыт в немом крике, и это было намного ужасней, чем если бы ее визгливые вопли заполнили всю округу. Этот страшный бесформенный рот, черная впадина на ее лице, был воплощением того самого ужаса, о котором говорила легенда.
Внезапно, высоко подняв скрюченные пальцы, как фурия, женщина бросилась на мужчин, которые тащили труп. Она попыталась вцепиться в лицо тому, кто был ближе. Растерявшись на мгновение, он тут же пришел в себя и толкнул ее кулаком в грудь.
Услышав, что сзади что-то происходит, идущий впереди бородатый обернулся. Быстро и точно ударив в лицо несчастной, он опрокинул ее на землю. Затем взмахнул штыком. Раздался хрип. Он долетел до остановившегося вагона. Таня сбилась со счета, сколько раз бородатый взмахнул штыком и опустил его вниз, прямо в женскую грудь. Затем троица быстро ушла. Женщина лежала на боку. Ее длинные волосы продолжал трепать ветер. Потом, взмахнув платком, потащил его по земле. Волосы женщины, как змеи, зашевелились над ее головой...
Начался дождь. Едкие, серые капли уныло размывали кровавые ошметки у насыпи.
— Давайте уйдем, — мужчина взял Таню под локоть, — не надо на это смотреть.
Но она, застыв, словно превратилась в соляной столб. Ужас, которому она стала свидетельницей, стал ее личной трагедией.
Вислоухий пес, доковыляв до вагона, остановился напротив открытой двери и посмотрел на людей жалкими, слезящимися глазами.
— Он хочет, чтобы его погладили, — Таня задрожала, отвлекаясь на пса. Похоже, шок начал отходить.
— Не вздумайте даже! — воскликнул мужчина. — Погладите его — заразитесь тифом. Это я вам как бывший врач говорю.
— Бывший врач? — Таня вскинула на него глаза.
— Служил в Добровольческой армии.
— Зачем вы говорите это мне? — Ей вдруг показалось, что еще немного, и с ней случится истерика, и никакой шок не прошел. Она взглянула на него. — Вы видели, что произошло? Что стало с этими людьми? А если кто-то об этом расскажет?
— Мне просто захотелось кому-то довериться, — пожал плечами мужчина. — У вас хорошее лицо. А смерть... Я не боюсь смерти.
— А я боюсь, — Таня продолжала дрожать. — Я очень боюсь смерти. И я не хочу умереть вот так. Мне страшно. Я больше не хочу слышать о смерти. Я хочу жить.
— Никто не останется в живых, пока это будет происходить, — перебил ее офицер, — понимаете —не будет жизни. Разве вы не согласны?
— Эти люди... Кто они? Красные, банды, кто?
— Да какая разница! — махнул он с досадой рукой. — Сейчас никто не разберет это. Разве вам не все равно, кто проткнет вас штыком?
— Почему, ну почему они убивают? — настаивала Таня, сжав руками голову.