Миллионщик
Шрифт:
Планетарная передача для механика-самоучки, не знающего формул Вильсона и Чебышова – то же самое что фотонный двигатель, сделанный на коленке в авторемонтной мастерской. Да и где бы и на чем Блинов вытачивал многочисленные конические шестерни? Возможно, он просто стопорил одну из гусениц, как видел это, работая пароходным механиком на волжских колесных пароходах? Но тогда на изобретение это никак не тянет. Как и то, что гусеничный движитель известен уже полсотни лет только в России с привилегии штабс-капитана Дмитрия Загряжского, более подробной и с приличным чертежом, а гусеничные паровозы уже строят в САСШ – впереди для поворота у них пара колес, так что, водитель отчаянно крутит горизонтальное рулевое колесо, пытаясь заставить развернуться железное чудовище. Хотя чего проще – застопорил гусеницу и трактор или танк практически на месте развернется. Другое дело, что это требует раздельного управления гусеницами и вместо одного мехвода – двух. Тем не менее надо поговорить с путиловскими инженерами, может, планетарная передача для них – это семечки, тем более что теоретически обосновал ее один ученый араб полтысячи лет тому назад.
Теперь о двигателях. У Блинова был ученик Яков Мамин, якобы он создал бескомпрессорный двигатель – «дизель Мамина», пуск которого обеспечивался каким-то мифическим «запальником». Хотя потом Мамин получил инженерное образование, но его простейший, всего из 300 деталей, колесный трактор «Карлик» уже в советское время работал на калильном двухтактном движке, который «кушал» любое жидкое топливо, а пресловутый запальник был обычным железным пальцем, который выкручивался перед пуском из цилиндра и нагревался докрасна на горне, размещенном на тракторе, потом вкручивался обратно и обеспечивал пуск двигателя. Так что это был обычный ДВС с калильной головкой, а не «русский дизель», как его упорно именуют в ура-патриотической печати. Нет, это нам не подойдет.
Тут надо привлекать либо самого Рудольфа [56] , либо ныне еще студента Петербургского Технологического института Густава Тринклера, который на пятом курсе создаст реальный бескомпрессорный двигатель высокого давления, то есть конкурента конструкции Рудольфа Дизеля, причем КПД Тринклер-мотора был выше и составлял 29 %. Дальше начались конкурентные разборки с нефтепромышленником Эммануилом Нобелем, которые закончились победой дизеля над тринклер-мотором только в силу вложения денег (Нобель в 1898-м купил лицензию на дизельный двигатель). А если бы дать денег Тринклеру и дать ему закончить проект? Опять вопрос для обсуждения. Надо идти в директорат Путиловских заводов и обсуждать с ними – они сейчас ведущие в российском машиностроении. Написал письмо в директорат акционерного общества «Путиловские заводы» и попросил о встрече.
56
То есть Р. Дизеля, у которого Нобель купил лицензию на двигатель и производил их на заводе «Русский дизель».
Раздумывая так, я машинально листал французские газеты и вдруг наткнулся на статью «Взрыв в лаборатории Огюста Вернейля», в которой говорилось, что изобретатель, желая продемонстрировать свой метод получения искусственных рубинов, пригласил в лабораторию журналистов, но что-то пошло не так и газовая горелка с оглушительным грохотом взорвалась, по счастью, не причинив никому вреда и не вызвав пожар, поскольку изобретатель, внутренне готовый к таким уже случавшимся эскападам, разместил зрителей вдалеке от своего аппарата-шалюмо [57] , сам пользовался защитной маской с очками и под рукой лежала противопожарная кошма. Говорилось, что изобретатель не унывает и уже в 1891 году депонировал статью о своем методе в Академии наук (без права опубликования и прочтения до патентования) [58] .
57
Шалюмо (Chalumeau) – горелка (франц.).
58
Патент на метод Вернейля был получен в 1904 году для рубинов и в 1911 году – для сапфиров, тогда же были раздепонированы две его статьи по этому методу, закреплявшие приоритет изобретателя.
А что, это мысль – завалить рынок дешевыми синтетическими камнями, внешне не отличающимися от оригинальных. Ведь в СССР все ювелирные камни, кроме якутских бриллиантов, были синтетически выращенными, еще бы Стране Советов тратить валюту на покупку каких-то безделушек. Тем не менее советские камни, выращенные по улучшенному методу Вернейля, стоили дорого и были красивее натуральных. А в конце XIX – начале XX века даже опытные ювелиры путали синтетические и натуральные корунды (то есть сапфиры и рубины, по своей сути являющиеся ювелирными окрашенными корундами). Так родился миф о «женевских рубинах»: где-то написано, что это была склейка или сварка мелких натуральных камней, то ли выращенных кем-то вроде Вернейля крупными синтетическими рубинами (скорее всего второе, так как склеенные или сплавленные мелкие рубины были бы непрозрачными и годились только в качестве подшипников для часовых механизмов). Вот цитата из Германской Торговой газеты: «Берлинский ювелир только что стал жертвой любопытного обмана. Недавно он получил информацию от фирмы из Цюриха, в которой предлагались рубины по необыкновенно низкой цене, и вступил с этой фирмой в переговоры по поводу их покупки. Он приобрел 25 рубинов и заплатил за них 4500 марок (225 фунтов стерлингов), получив гарантию от фирмы, что камни подлинные. Вскоре после этого ювелир узнал о фальшивых рубинах, которые настолько искусно подделаны, что вводили в заблуждение даже знатоков. Встревоженный ювелир направил свою покупку в Париж на проверку Синдикату торговцев драгоценными камнями, где кристаллы обследовали непререкаемые авторитеты. Они сообщили, что камни не являются подделкой. Это настоящие рубины, но очень мелкие и соответственно дешевые, которые скреплены друг с другом настолько искусно, что обнаружить это весьма затруднительно. Ювелир написал в Цюрих, чтобы фирма приняла камни обратно, однако его просьба была отклонена. Отказ обоснован был тем, что фирма гарантировала только подлинность рубинов, но в ее обязательствах не упоминался их размер» [59] . Подлинность определяли денситометром, а плотность синтетических камней была равна плотности натуральных, подделками считались только окрашенные стразы.
59
Цитировано по Роберту Вебстеру «Драгоценные камни».
Взял лист бумаги и написал письмо Огюсту Вернейлю, где сказал, что не претендую на его первенство, но могу подсказать, как устроить его шалюмо в более «продвинутом» виде и даже финансировать его разработки на правах партнера в совместном предприятии на территории Франции или, что лучше, Швейцарии, так как непрозрачные корунды, негодные ювелирам, разберут многочисленные швейцарские часовщики.
Набросал схему установки с бункером для загрузки мелкодисперсной шихты из аммониевых квасцов с примесью в 2.5 % хромовых квасцов, через которую пропускался кислород, устремляясь вниз (а скорость должна быть строго постоянной, что зависело от давления кислорода, для чего нужно было поставить редуктор и манометр), кислород, встречаясь с подаваемым водородом (также с постоянной скоростью), поджигался, при этом пламя горелки должно быть направлено вниз на верхнюю поверхность регулируемого винта, где лежал крохотный кристаллик рубина, вокруг буквально на глазах образовывалась капелька – буля (от игры в шары – були, популярной среди французских пенсионеров, где надо попасть шаром как можно ближе к цели). Буля или по-русски булька начинала расти, а винт выкручивался вниз так, что дальше сверху були формировался цилиндрик ярко-красного кристалла и получался цилиндрик рубина – пили и шлифуй.
В шалюмо Вернейля за процессом роста можно было следить через слюдяное окошечко, регулируя подачу газа. Вернейль для встряхивания шихты ставил все сооружение на вибростол, что приводило к разгерметизации соединений, утечке газов (а их смесь это и есть «гремучий газ» – причина взрывов). Можно было это сделать и позже, месье Огюст сам дойдет до этого: молоточек-вибратор, который бьет по краю воронки с шихтой – динь-динь-динь, но здесь я ему это предложу и сразу увеличу и безопасность процесса и качество камней. Подписал письмо как князь Стефани и дал два адреса – русский на Рогоже и швейцарский Агеевых.
Позвал Ефремыча и, дав ему десятку ассигнациями, письмо, телеграмму для Шмидта «согласен 13 000», велел отнести на почту и телеграф, назад занести в Главный Штаб пакет со словарем для генерала Обручева, и, взяв 105 тысяч фунтов и 92 тысячи рублей, поехал на Большую Морскую. Там меня уже ждали старатели, пошел вперед них. Швейцар банка, увидев красные генеральские отвороты пальто, взял под козырек и распахнул дверь. Сказал, что хочу открыть счет в фунтах – сто тысяч ассигнациями и десять тысяч золотых монет русскими пятерками, которые до 1897 года также именовались полуимпериалами, а потом полуимпериалом стала называться монета в семь с половиной рублей, чеканившаяся всего один год.
Нас пригласили в отдельный кабинет, где остались я и Толстопятов – дал ему пока пересчитывать пять тысяч фунтов своего пая в клондайкскую экспедицию, а клерки считали оставшиеся фунты, тем временем старший клерк оформлял открытие счета. Когда счет банкнот сошелся, взялись за монеты. Все они были новенькие, свежей чеканки 1892 года, вспомнил, что это редкий год, было отчеканено всего около ста пятидесяти тысяч монет, так что через сто лет это будет нумизматическим раритетом – в таком состоянии «без обращения» сохранятся около сотни монет и стоимость каждой будет начинаться с миллиона рублей – вот бы «слетать обратно и вернуться» – хотя вброс такого количества «рариков» враз обрушит цены нумизматического рынка [60] . Дождавшись окончания пересчета, вручил Кузьмичу запрошенные им за золото девяносто две тысячи ассигнациями, и мы распрощались, Толстопятов обещал писать, информируя о готовности экспедиции.
60
Так случилось, например, с редкой монетой «новоторжская денга» – до XXI века было известно всего 13 таких монет, но в двухтысячных кто-то в Торжке нашел клад из двух сотен монет-«новоторок» и обрушил цену на них, если до находки за монетку давали более двух тысяч долларов, то после – около трехсот пятидесяти – четырехсот, в зависимости от сохранности и целостности (в кладе было много половинок – их тоже использовали как мелкие серебряные деньги – полуденги или четверть-копейки).
Вновь вернулся в гостиницу, прогулялись с Машей вокруг Исаакия, зашли внутрь, ее поразило огромное внутреннее пространство храма, тем более, маятника Фуко там еще не было, дошли до памятника Петру Великому, я напомнил, кто это такой, оказывается, Маша помнила и бодро перечислила реформы, которые провел этот первый русский император. Вышли к Неве, затем вернулись по Сенатской площади, я рассказал, где стояли каре декабристов, показал здания Сената и Синода, потом пошли назад к «Англетеру», еще раз прошли вокруг памятника Николаю, Маша вспомнила, когда он правил и даже то, что Сандро – его внук. Старики-гренадеры, увидев «превосходительство», взяли «на караул», я отдал честь им и императору. Потом обедали в большом ресторане, где в это время почти не было публики: для обеда поздно, для ужина – рано. Потом пришли в номер, и Маша прилегла отдохнуть, а я углубился в прессу.