Миллионы Марко Поло
Шрифт:
Словно желая подчеркнуть краткость этой главы, неизвестная рука написала на полях (по-французски) следующие слова: «Весьма лаконично — скромничаете, мессер Милионе?»
Вторым местом, где доктор нашел карандашную пометку, был эпилог в издании Рамузио. На полях против того абзаца, который начинается словами: «Теперь вы услышали все, что в меру наших познаний могли мы рассказать об этих народах…», стоял большой восклицательный знак, а слова «в меру наших познаний» были подчеркнуты. Несколькими строчками ниже стоял еще один восклицательный знак, и слова «ибо столь многие мореплаватели… побывали в этих краях, что они известны каждому!» были подчеркнуты двойной чертой. И на полях кто-то приписал по-французски: «В качестве иронии — недурно!»
В добавление к этим двум комментариям многие места
Вся вторая половина этой главы была испещрена подчеркиваниями. Подчеркнуты были слова «Наши венецианцы прожили много лет при императорском дворе и за это время скопили огромное богатство в драгоценных камнях и золоте». Фразы «Его величество в гневе спросил, по какой причине мессер Марко хочет подвергать себя опасностям пути на родину. Если он ищет выгоды, ему довольно сказать слово великому хану и тот готов подарить ему вдвое больше того, чем он уже владеет» были жирно подчеркнуты, как и то место, где говорится, что Марко Поло внял мольбам императора и остался. «Николо, Маффио и Марко Поло простились с великим ханом, который одарил их множеством рубинов и других драгоценных камней неописанной ценности»; эта фраза тоже была подчеркнута, и наконец, три восклицательных знака стояли там, где говорится, что Марко и два его родственника прибыли в Венецию «живые, здоровые и несметно богатые».
Тот, кто читал книгу Марко Поло раньше, оставил все эти следы в итальянском издании Рамузио. Кроме них доктор обнаружил еще только один след. И обнаружил его в немецком издании Бюрка. На первый взгляд казалось, что к этой книге вообще не прикасалась ничья рука. Да, хоть она и была очень старой, создавалось впечатление, что ее никто никогда не читал. Но на той странице, где было напечатано введение («Вы, императоры, короли, герцоги, маркизы» и т. д.), стояли три восклицательных знака, такие жирные, что казалось, они подают трубный сигнал. Под последними словами введения («будучи военнопленным в Генуе, продиктовал эту книгу мессеру Рустичано, который находился с ним в тюрьме») проведена была жирная черта, а на полях торопливым неразборчивым почерком, выдающим такое волнение, что надпись едва можно было разобрать, нацарапано несколько слов по-итальянски: «Там! Конечно, там! Терпение! Я…»
И все. Больше никаких подчеркиваний, никаких восклицательных знаков, никаких заметок во всей книге! Можно было подумать, что неизвестного читателя вдруг озарила мысль, требовавшая немедленных действий. Последние его слова были: «Терпение! Я…» Но терпения у него не хватило даже на то, чтобы закончить фразу!
Дюжина восклицательных знаков, полдюжины подчеркиваний и четыре заметки на полях — вот и весь результат тщательного исследования книг, которые ее отец изучал день за днем в течение нескольких недель. Но ему ли принадлежали эти значки и заметки? И если да, то давали ли они ключ к загадке, которую доктор взялся разгадать?
Прежде всего — емули они принадлежали? Ответить на этот вопрос было невозможно, пока доктор не получил образца почерка графа. Единственное, что не вызывало сомнений, — почерк был повсюду один, и это был почерк итальянца. Такие «q» и «а» с необычным добавочным завитком между овалом буквы и ее вертикальной линией, «q» и «а» такой своеобразной формы едва ли встречались за пределами Италии. Правда, две фразы были написаны по-французски, но это не имело существенного значения. Онасказала, что говорит на пяти языках, а как известно, яблоко падает недалеко от яблони. К тому же — и это очень важно — третье замечание, судя по всему свидетельствовавшее о большом возбуждении, было написано по-итальянски, а в минуты волнения люди всегда прибегают к родному языку!
Но если допустить, что эти второпях набросанные слова и восклицательные знаки принадлежали ее отцу, что они означали? Можно ли из них понять, что занимало мысли графа в те минуты, когда он их писал?
Решить эту загадку было еще труднее. Кое-что о жизни покойного доктору стало известно благодаря письму из Венеции и сомелье Йозефу. Но о цели изысканий графа в библиотеке Страсбурга — изысканий, которые были так внезапно и грубо прерваны, — Циммертюр не знал ничего. Да и можно ли назвать эти занятия изысканиями? Решить такой вопрос было трудно, почти невозможно, и все же… все же… Допустим, это и в самом деле были изыскания — какую цель они преследовали? Может, граф просто хотел сравнить толкования текста в разных изданиях? Тогда почему только два издания из пяти хранили след его руки? Может, у него был свой, новаторский взгляд на путь, который во время своих странствий проделал Марко Поло? Нет, тогда замечания графа носили бы другой характер. В них содержались бы критические соображения по поводу других изданий или справочников; их было бы больше, и они были бы объективными. Но уж эти пометы объективными нельзя было назвать никак. Они были такими же пристрастно личными, как те замечания, какими школьники испещряют поля романов об индейцах, выражая восторг или неодобрение героям книги. В какой-то мере из замечаний графа можно было заключить, что для него это чтение было просто забавой. Но трудно поверить, чтобы взрослый человек ради забавы неделя за неделей читал одну и ту же книгу, пусть даже такую классическую, солидную и увлекательную, как «„Путешествия“ Марко Поло»!
Бесполезно! Доктор уперся в тупик и открыто себе в этом признавался. Он мысленно перебирал разные варианты. Он наугад раскрывал книги, надеясь найти в них какую-нибудь заметку, которую он упустил из виду. Все напрасно. Он шарил в темноте, и в этой темноте подобно неотвязному кошмару, преследующему того, кто балансирует на грани между сном и пробуждением, доктора мучил вопрос: что означают слова, набросанные второпях в конце введения в издании Бюрка, — «Там! Конечно, там! Терпение! Я…»?
Предчувствия, неотвязный кошмар — все нашептывало Циммертюру, что здесь, именно здесь лежит ключ к разгадке. И однако…
Когда библиотека закрылась, доктор побрел домой, так и не приблизившись ни на шаг к решению загадки. В отеле его ждало письмо, которое на некоторое время направило его мысли по другому руслу.
В письме, пересланном из Амстердама, стояло следующее:
Сударь!
Я — противник лояльный и сражаюсь только холодным оружием, хотя на войне, в любви и при заключении пари дозволены все средства.
На основании сведений, которые Вы предоставили мне в Амстердаме, я составил Ваш гороскоп. И посему должен Вам сообщить, что в эти дни Вам грозит опасность.
Сатурн, который властвует над узилищами и арестами, в своем восхождении торжествует над Меркурием, под которым Вы родились и который находится сейчас в подавляющем его знаке Рыб.
Вы предупреждены.
А. Д. был Антонио Донати, астрологе Валкениерстрат. На письме стоял почтовый штемпель Венеции.
А что в этот день прочитал доктор на страницах Марко Поло?
У народов Кинсаи есть обычай: при рождении ребенка родители тотчас записывают день, час и минуту его появления на свет. Когда мальчик, став мужчиной, намеревается заключить какую-нибудь сделку или отправиться в путешествие, он вопрошает астролога, и тот, взвесив все обстоятельства, произносит некие пророческие слова — местные жители, видя, что эти слова порой и в самом деле подтверждаются, относятся к ним с большим доверием. Множество упомянутых астрологов можно встретить на каждой рыночной площади.