Шрифт:
— Дрянное у тебя пиво, хозяин! — заорал порядком поднабравшийся наемник, отталкивая от себя опустевшую глиняную кружку, и явно собираясь подняться с тяжелой скамьи.
Хозяин, бородатый пузатый мужик в задрызганном переднике, весь как-то сжался, опасливо косясь на недовольного бойца. Казалось, еще несколько секунд, и таверна взорвется разгулом пьяной драки — перебьют кружки и кривобокие миски, переломают скамейки и столы…
— Уймись, Карл, — устало сказал сосед буяна, одним движением руки усаживая того на место. — Сколько можно орать…
Удивительно,
— А чего я… Пиво-то и в самом деле дрянное… — забормотал Карл. Покрутив головой, он вдруг уставился на меня и, словно свой последний аргумент, выпалил:
— Вон, даже этот через силу пьет.
«Этот». В небогатом лексиконе стремительно трезвевшего наемника даже не нашлось слова для того, чтобы обозначить меня. Кстати, это и неудивительно — мало кто из людей может придумать, как меня назвать. Это если говорить о нормальных словах, понятное дело — черной, желчной подсердечной ругани-то хватает. Впрочем, никакие ругательства меня уже давно не задевают.
А пиво было не таким уж и скверным. Конечно, приходилось встречать и получше, но и гораздо хуже тоже хватало… Я выудил из темной жидкости мелкую мушку, лихорадочно пытавшуюся взлететь, стряхнул ее с пальца и отпил из кружки.
После того, как Гюнтер в зародыше пресек попытку Карла учинить в таверне «веселье», наемники начали постепенно расходиться, отправляясь в лагерь, разбитый за пределами поселка — мало кто хотел тратиться на темные комнатушки в пропахшей крысами постройке, нагло именовавшейся «гостиницей». А кроме наемников, в таверне больше никого не было — местные крестьяне попрятались по своим домишкам, справедливо решив, что чечевичная похлебка и кружка пива не настолько хороши, чтобы рисковать получить нож под ребро от заливших зенки бойцов.
Скоро в таверне остались только хозяин, я, да командир наемников. Я цедил пиво, хозяин ковырялся возле бочонков, которые батареей выстроились за стойкой, а Гюнтер так и сидел за столом, рисуя рожицы в пивной луже. Я старался незаметно рассмотреть наемника. Рослый, крепко сложенный, темные волосы собраны в недлинный хвост, подбородок, конечно же, выбрит — чтобы враг не ухватил за бороду и не всадил клинка в открывшееся горло. Руки мощные, пальцы, наверное, могут выжать воду из булыжника. Крепкие ноги — такой и без седла на коне удержится, да еще и коня придушит, сжав ему ребра…
В наступившей тишине было слышно, как потрескивают толстые сальные свечи и лучины, да иногда поскрипывают доски — наверху кто-то ходил. Наверное, жена хозяина.
— Господин желает еще чего-нибудь? — наконец решился спросить хозяин таверны. Голос его был подобострастным, в движениях сквозила неуверенность и робость. Гюнтер посмотрел сквозь него, как будто толстяка здесь и вовсе не было. Потом взгляд его стал осмысленным, печать задумчивости сошла с лица.
— Нет, ничего, — ответил он, и протянул хозяину таверны с десяток мелких монет, рассчитываясь за пиво и нехитрую снедь. Потом бросил взгляд в мою сторону и добавил еще несколько медяков.
— Это за его ужин, — сказал Гюнтер.
Он поднялся из-за стола и подошел к месту, где сидел я. Двигался он, несмотря на внушительные размеры, легко. Опустился на скамью напротив меня. И снова замолчал.
— Не нужно было этого делать, — сказал я, чтобы нарушить тишину. — Я сам могу заплатить за свою еду.
— Я знаю, кто ты, — сказал Гюнтер, не обращая внимания на мои слова. — Я слышал о тебе от Снорри из Уппсалы, командира «Ледяного Змея». Скажи, почему ты здесь?
— Тебе это известно, — ответил я. — И, наверное, не хуже, чем мне. Я здесь потому, что некий герцог нанял отряд «Желтый Лев», которым командуешь ты, Гюнтер Кёльнский, а некий барон — отряд «Алый Грифон» под командованием Юстаса из Эльма. Я здесь потому, что послезавтра в поле в пяти лигах к югу ваши отряды сойдутся в бою, чтобы решить, кому — барону или герцогу — отойдут три деревни с населением в семь сотен душ.
— Нет, — перебил меня Гюнтер, — почему ты здесь, рядом с нашим отрядом, а не рядом с «Грифонами»? Скажи, ты…
— Ты думаешь, что мне известно, кто победит, — утвердительно сказал я. — Нет, это не так. Просто я иду с севера, и первым мне встретился именно твой отряд.
Не знаю, поверил он моим словам или нет, но часть морщин на его лбу разгладилась.
— Я слышал, что ты не монах, однако ты в сутане… Ты имеешь отношение к Матери нашей, Святой Церкви? — спросил он, осеняя себя знамением. — Ты ведь не простой человек, так? Ты помолишься за нас?
Сколько вопросов… Я покачал головой.
— Нет, я не церковник. Когда-то давно… Впрочем, это не имеет значения. А мои молитвы… Не думаю, что Он захочет меня услышать. Так что пусть лучше помолится какой-нибудь благой старец. От его молитв проку будет больше.
Опять молчание. Наверняка в душе у Гюнтера сейчас шла самая настоящая борьба — верить или не верить сидящему напротив него человеку? Наверняка ему было страшно. Мне бы на его месте точно было.
— Скажи, сколько ты берешь за свою… работу?
Последнее слово Гюнтер выговорил с трудом.
— Это не работа, — сказал я. — Это мой долг. А деньги я беру только потому, что даже мне как-то нужно жить. Я бывал во Франции, в землях англов, в немецких княжествах и даже в одном из походов за Гробом Господним и питался только милостью воинов. Но если я не получу ни гроша, мой долг все равно будет исполнен.
«Потому что этот долг выше денег». Этого, впрочем, я говорить не стал. Гюнтер развязал шнурок, стягивавший горловину кошелька, высыпал на широкую ладонь, покрытую грубой корой мозолей, пять золотых монет, придвинул их ко мне.