Милые семейные разборки
Шрифт:
Так ли прост Юсеф, как кажется на первый взгляд? Что он делал в комнате с табличкой «Красители»? Да, видимо, в этой фирме все обстоит не так радужно, как может показаться с первого взгляда.
Между тем Нина сумела отделаться от бывшего супруга, «переключив» его на какого-то знакомого из «новых русских», которого заметила в толпе.
Тот подошел поздороваться, и Нина, мгновенно переменившись — теперь ее улыбка излучала радушие, — представила супруга гостю и быстро переместилась с дочерью и бархатным пиджаком в другой конец холла. Петровский проводил ее печальным
«Вот кто настоящий актер, — подумала я, наблюдая за бывшим мужем Нины. — Какой тут Станиславский! А ведь именно так должен выглядеть идеальный киллер-инкогнито. Его никто не воспринимает всерьез, никто не подумает, что он может сделать свое дело за считанные доли секунды и снова нацепить свою маску».
Нина с дочерью медленно бродили по залу и наконец после двух кругов приблизились к Генриху. Дочь неотступно следовала за ней, сутулясь и явно чувствуя себя не в своей тарелке.
Я с Джулей тоже немного пробилась вперед, по шагу в минуту, и теперь была совсем рядом со Штайнером. Но вызвать его на тет-а-тет пока было нереально. Теперь он беседовал со своим партнером из Германии — Людвигом — и представлял ему Нину.
После поклонов и рукопожатий слово перехватил режиссер и стал рассказывать Людвигу о театре. Переводчица, стоявшая за плечом белокурого немца, честно исполняла свою работу, дословно воспроизводя каждую фразу.
Но и Людвиг оказался «замаскированным», как те персонажи, которые уже привлекли мое внимание. После одной удачной шутки, которую отпустил режиссер, немец чуть было не рассмеялся, хотя переводчица проговорила эту фразу по-немецки, дождавшись окончания еще одного предложения. Тут уже Людвиг позволил себе расхохотаться.
Вот, значит, как?
Даю голову на отсечение, что Людвиг понимал по-русски. Но предпочитал делать вид, что его запас ограничивается словами «здравствуйте» и «спасибо». Наверное, такой ход давал ему возможность узнавать, о чем говорят вокруг — а говорили и о нем тоже, — и сравнивать обращенную к нему речь с реальным положением дел.
В тот момент, когда режиссер распинался о декорациях к «Макбету», Нина наклонилась к Генриху и чуть слышно прошептала ему на ухо:
— Мне страшно.
— Вот как? — с улыбкой ответил Генрих. Эта фраза могла относиться как к вежливой реплике, обращенной к режиссеру, так и к Нине.
— Я кое-что узнала и теперь не могу спокойно спать, — еще тише проговорила Петровская. — Я ожидала чего угодно, только не этого.
— Мы обязательно это обсудим, — широко, по-американски улыбнувшись, сказал Генрих.
Окружающие, конечно, подумали, что эта фраза тоже обращена к режиссеру, который мимоходом пожаловался на устаревшее освещение — ведь постановку «Макбета» так украсят световые
Народ, однако, уже начинал проявлять нетерпение. Время подходило к четырем — часу икс, если верить звонившему незнакомцу.
Уже распорядители бегали докладывать Регине о том, что все готово, уже публика начала мало-помалу сдвигаться к дверям, и, наконец, Генрих пригласил всех пройти в зал. Заиграла негромкая музыка, и гости не торопясь стали выходить в коридор и двигаться по направлению к главному месту проведения торжества.
Петровская несколько замешкалась, и ее бывший супруг снова оказался рядом с актрисой.
— Вот, теперь ты сама все понимаешь, — донеслись до меня его слова, — тебе сейчас даже хуже, чем мне. Только не делай глупостей.
И Нина печально улыбнулась ему в ответ, отрицательно покачав головой — то ли соглашаясь с Петровским, то ли отказываясь послушаться его совета.
Генрих Штайнер подождал, пока гости пройдут в зал, и вместе дочерью — а значит, и со мной, замкнул шествие приглашенных.
Конференц-зал теперь был полон не только цветов, но и игрушек. Сотни мягких детских любимцев были расставлены как попало, отчего их казалось еще больше. Слоники выглядывали из корзин с тюльпанами, на люстре примостилось целое семейство обезьян, по углам таились тигры и крокодилы. Огромный медведь сидел в центре зала, а из-под столиков с закусками выглядывали черепашки.
Дальнейшие полчаса были самыми скучными во всем этом мероприятии.
Сначала слово взял консул, потом его сменил чиновник из отдела по внешним сношениям, за ним несколько теплых слов произнес Людвиг, и сам Штайнер завершил официальную часть церемонии.
Затем началось обычное на таких приемах суетливое общение плюс гастрономические удовольствия. И так все должно было продолжаться еще часа полтора. Честно говоря, никогда не понимала, какой кайф можно словить с этого, но раз так заведено — ничего не поделаешь.
А время между тем уже перевалило за четыре, и настенные часы в виде стилизованного фигурного замка с башенками пробили половину пятого — сначала ударил негромкий гонг, а потом на корпусе приоткрылась дверца и по диаметру циферблата проехала маленькая фигурка в капюшоне с косой в руке. Когда же пробил следующий час, то аллегория смерти сделала пять оборотов.
Джуля, казалось, забыла о причине моего пребывания на приеме и весело щебетала, обрадованная таким количеством игрушек на единицу площади.
— А вон того крокодила я сама придумала. Ну, не совсем сама, но подсказала, что хвостик у него должен чуть загибаться в сторону, — тараторила девочка, демонстрируя мне зубастое чудовище. — А еще папа хочет запустить новую серию экзотических птиц. Первые образцы должны были появиться уже в этом квартале, но возникли какие-то заморочки то ли с макетами, то ли с окраской…
— «Заморочки» — это слово не из твоего лексикона, Джуля, — строго поправила я ее.
— Ах да, Евгения Максимовна, прошу прощения, — подыграла мне Джуля. — Я хотела сказать — проблемы или заминки. Юсеф, как ты думаешь, скоро папа сделает новых птичек?