Милый ангел

Маккалоу Колин

Все эти перемены означают, что мне придется выходить на работу к шести часам утра, с восьми утра до четырех дня пользоваться помощью младшей лаборантки и ждать, когда Энн заступит во вторую смену, в которую раньше работала я. Не думаю, что Энн по душе такой расклад, ну и черт с ней. Если не нравится, что видеться с Аланом придется реже, пусть увольняется. Видите, что делает с людьми власть? Я превращаюсь в бесчувственную стерву.

Пятница

11 ноября 1960

(мой день рождения)

В седьмом часу утра я подслушала один любопытный разговор старшей

сестры-хозяйки и главного управляющего больницы. Только Богу известно, что делал на работе в такой час главный, а сестра-хозяйка, похоже, вообще не знает слов «конец дежурства».

— Ни за что бы не поверила, что доктор Бладуорти способен на такое, — сдержанно произнесла сестра-хозяйка прямо за нашей дверью.

Что такого натворил доктор Бладуорти? Специализация этого патологоанатома — кровь. Странно, порой фамилии в точности соответствуют профессиям. К примеру, у нас есть невропатолог по фамилии Брейн [8] .

8

Блад (англ. blood) — кровь, Брейн (англ. brain) — мозг.

— Да уж, вышла форменная истерика! — со смешком согласился главный. — Может, теперь эти клушки из столовой для сестер научатся для разнообразия заниматься своими делами.

— Сэр, — отозвалась сестра-хозяйка таким тоном, что на нашей аппаратуре едва не образовались сосульки, — насколько мне известно, в столовой для врачей клуш и того, и другого пола не меньше. Если я ничего не путаю, однажды мистер Нейсби-Мортон раскудахтался так, что вы не знали, куда деваться от стыда.

Последовала минутная пауза, потом снова голос главного:

— Знаете, сестра, когда-нибудь последнее слово все-таки останется за мной! Я докажу, что я не клуша, а бойцовый петух! Всего хорошего, мэм.

Вот это да! К дьяволу дни рождения. Просто съезжу сегодня в Бронте.

Среда

23 ноября 1960 года

Сегодня видела Дункана. Профессор Шегрен из Швеции читал лекцию о гипотермических методах исследования и устранения сосудистых нарушений мозга. Послушать ее пожелал чуть ли не весь персонал Королевской больницы, но наша лекционная аудитория вмещает всего пятьсот человек, поэтому за каждое место велись ожесточенные битвы. Приезжий швед — нейрохирург с мировым именем и репутацией основоположника гипотермических методов, при которых у пациента сердечный ритм и кровообращение замедляются настолько, что позволяют устранить аневризму, провести шунтирование и так далее. Как начальница рентгенологии «травмы», я имела право занять место в зале, но не думала, что сидеть придется между медсестрой нашего отделения и мистером Дунканом Форсайтом. Вот это была мука! Мы невольно соприкасались, весь мой правый бок горел еще несколько часов после лекции. Дункан приветствовал меня кратким кивком, но без улыбки, а потом то смотрел на лектора, то негромко переговаривался с сидящим с другой стороны мистером Нейсби-Мортоном.

Рядом с медсестрой сидела сестра Тесорьеро из детской травматологии, и между ними, как всегда, вспыхнула ссора.

— Я-то делом занята, — говорила Мария О'Каллахан, — а вот вы, палатные сестры, — чистейшая декорация. Только увиваетесь вокруг штатных врачей, смотрите им в рот да подсовываете сандвичи с помидорами, когда простые смертные едят хлеб с арахисовым маслом!

— Тсс! — прошипела я. — Не видите, кто сидит рядом со мной?

Сестра «травмы» только хмыкнула, а сестра Тесорьеро в испуге прикрыла рот ладонью. Ее обожаемый мистер Форсайт, глава детской травматологии, вряд ли станет и впредь жевать сандвичи с помидорами, если узнает, что в

это время простые смертные довольствуются арахисовым маслом. Он ведь такой порядочный.

Я уже подумывала зажать рот ладонью и убежать, притворившись, что меня тошнит, но все мы сидели в самой середине длинной скамьи, и такое бегство привлекло бы ко мне больше внимания, чем хотелось бы.

Лекцию я совсем не слушала и, как только она закончилась, вскочила и поспешила вместе с толпой к выходу. Я рассчитывала, что Дункан с мистером Нейсби-Мортоном направится к другому проходу, но ошиблась. Он последовал за мной, а глава отделения хирургии сопровождал его, не прерывая беседу. Неожиданно Дункан положил ладони мне на талию — болван! Он что, не видел, что все женщины вокруг не сводят с него глаз? Прикосновение было ласковым, а не небрежным, и я вмиг вспомнила, как эти большие чуткие руки одним движением проводят по всему телу, касаются кожи почтительно, но обжигают ее, вызывают сладкую дрожь. У меня закружилась голова, я пошатнулась. Только теперь понимаю, что это было единственно верное решение. У Дункана появился повод не убирать руки, а, наоборот, сжать талию и повернуть меня к себе.

— О, спасибо вам, сэр! — воскликнула я, высвободилась и поспешила вдогонку сестрам.

— Что там стряслось? — спросила Мария.

— Я оступилась, — объяснила я, — а мистер Форсайт не дал мне упасть.

— Повезло! — вздохнула сестра Тесорьеро.

Ничего себе везение. Негодяй решил узнать, какой будет моя реакция, и я повела себя точно так, как он и ожидал.

Мария, которая знала меня гораздо лучше, просто задумалась. Что было не так с моим лицом?

Четверг

1 декабря 1960 года

Не верится, что 1960 год уже заканчивается. В прошлом году в это же время я еще работала в Райде, только что сдала экзамены, еще ни разу не бывала в Королевской больнице, но уже знала, что хочу там работать. Не была знакома с Пэппи и миссис Дельвеккио-Шварц, не видела Дома. Понятия не имела о существовании моего ангеленка. Говорят, неведение — блаженство, но я в это не верю. Неведение — ловушка, откуда лежит путь к ошибочным решениям. Гарольд и Дункан не в счет: я рада, что из своей куколки я появилась живучим и крепким ночным мотыльком, а не хрупкой бабочкой.

Выдайся день удачным, я вернулась бы домой в половине пятого. Но день оказался так себе, с работой я управилась только в шестом часу, поэтому возвращалась домой вместе с Пэппи, которая только недавно сдала экзамены. Она считает, что выдержала их, и я в этом не сомневаюсь. Сестер всегда не хватает — многих отпугивает жесткая дисциплина, тяжелая работа и необходимость жить в общежитии. Последнее беспокоит меня сильнее всего: к дисциплине Пэппи привыкла, пока еще была подчиненной сестер и относилась к низшему персоналу больницы. Но уживется ли Пэппи в крохотной комнатушке, если будет работать в большой больнице, и сможет ли делить комнату с кем-нибудь, если ее направят работать туда, где в общежитии не хватает мест?

— Лучше бы тебе оставить за собой комнаты в Доме, — сказала я, пока мы шли домой.

— Не получится, — возразила она, — и, честно говоря, Харриет, даже не хочется.

Ну что это такое? Сначала Тоби собрался съезжать от нас, теперь Пэппи! Останутся только Джим, Боб, Клаус и Гарольд. И двое новых жильцов, один из которых поселится прямо по соседству со мной. Когда Пэппи увезет свои книги, которыми уставлены стеллажи от пола до потолка, в постели мне будет слышно все, что творится за стеной: от соседней комнаты меня отделяет только заколоченная дверь с викторианскими панелями, тонкими, как картон. Да, я эгоистка, но ведь и Пэппи не подумала, каково мне будет остаться здесь. Будь проклят профессор Эзра Сумчатти! Когда Пэппи убила его ребенка, в ней погибло что-то еще, не имеющее отношения к младенцам.