Милый друг Ариэль
Шрифт:
— Мне нравятся эти старинные хранилища честно заработанных состояний. Здесь ничто не лезет на глаза, не пыжится богатством. Похоже скорее на клуб людей, которые некогда были богаты, чем на тех, кто богат сейчас.
Да, это был истинный царедворец Его Величества Миттерана Первого. Высадившись на остров Монахов, он ни минуты не думал о здешних рыбаках и крестьянах, а с вожделением представлял себе древние фолианты, переплетенные в телячью кожу, которые обнаружит в наших книжных шкафах. Его Бретанью были: кресло у камина, кашемировый плед, Шатобриан [17] и душистая «Гавана». Что ж, в нашем доме никто не собирался перечить такому душевному настрою — напротив. Мой отец более чем соответствовал этому идеалу несовременного помещика. История, традиция и общепринятые формы составляли для него основу жизни в обществе; соответственно, он принял нашего гостя со старомодной учтивостью. Сам Дармон приветствовал моих родителей с безукоризненной вежливостью и очаровательным,
17
Шатобриан Франсуа Рене, виконт де (1768–1848) — французский писатель и политический деятель. Уроженец Бретани.
18
Лесюэр Эсташ (1617–1655) — французский живописец и рисовальщик.
— Сначала я писал работы по истории французского искусства, затем по истории живописи XVII века, но теперь, последние десять лет, занимаюсь исключительно Лесюэром. Эта любознательность в ограниченных пределах не требует особых усилий, и моих скромных трудов вполне достаточно для подобных исследований. Не правда ли, такие занятия вполне в духе времени? Скоро специалисты по левой почке ничего не будут знать о правой. В общем, отныне со мной консультируются как с узким специалистом.
Дармон, посмеиваясь, ответил в том же духе:
— Не вините себя: жизнь совершенно непредсказуема. Я, например, не имею никакой особой предрасположенности к работе в правительстве. И прикрываю свои недостатки чувством юмора, четкими формулировками и свободой выражения. Миттерану этого вполне достаточно, и отныне он тоже консультируется со мной.
В общем, все прошло чудесно. Только моя мать исходила нетерпением. Она любит сразу, незамедлительно, расставлять все точки над «i». Решив не ограничиваться ролью трактирщицы, она хотела разузнать побольше о предвыборных планах Дармона в нашем округе. Если они у него и были, он не торопился их излагать: встав, он спросил, в котором часу ужин. В промежутке он собирался прочесть несколько страниц о Бретани из «Замогильных записок» Шатобриана:
— Хочу украсть оттуда несколько нужных формулировок. Мои литературные вкусы крайне просты: для этой избирательной кампании мне вполне хватит виконта де Шатобриана и «Голубого путеводителя». Я побаиваюсь тех, кто хочет слишком много знать. Очень уж они кичатся тем, что подорвали здоровье, сидя за книгами. Но не волнуйтесь, это не мой жанр.
И он доказал это за ужином, поставив мою мать на место, как только она заикнулась о его плане действий. Он не тешил себя никакими иллюзиями: с одной стороны, он не был знаком с местными проблемами, с другой — вовсе не собирался углубляться в них, как был пришлым, так и останется. И чем меньше шума произведет его кампания, тем легче ему будет скрыть обличительные пробелы в своей эрудиции «парижского гостя». Он хотел, чтобы о нем говорили, но не знали его подноготной. При этом он не выказывал ни малейшей боязни провала:
— Меня выберут в любом случае. Французы ведь прирожденные легитимисты и тянутся к сплоченности. В 1981 году, когда они прогнали Жискара и выбрали, к собственному своему изумлению, Миттерана, они вдобавок предоставили его партии подавляющее большинство в Национальном собрании. Мы очень зрелый народ и потому великолепно переносим чередования правителей и сосуществование разных партий. Поэтому в 1988 году будет ровно то же, что в 1981-м. И я пройду в Ванне так же, как прошел в 1973 в Эннбоне: тютелька в тютельку, но без единого отвода.
Все казалось таким простым. Он оперировал своими доводами так же свободно, как ходят по дворцу с широко распахнутыми дверями. И, нужно сказать, был прав — последующие события это доказали. Покончив с расхожими рассуждениями о политике, мы заговорили о более приятных вещах. Мой отец был воплощением трудолюбивой эрудиции, духовности, гуманизма и знания — административные вопросы его интересовали меньше. Дармон же смотрел на культуру свысока, был насмешлив, неглубок и обладал властью — государственные проблемы его тоже интересовали меньше. При этом они прекрасно поладили абсолютно во всем. И только в одном пункте резко разошлись во мнениях: этим пунктом была я. Бог знает почему отец объявил, что его дочь — прямодушная и порядочная женщина. Кому понадобились эти пышные эпитеты за вечерним столом? Тайна. Я уже собралась пожать плечами, когда в дискуссию ввязалась моя мать. Прямодушие и порядочность дочери волновали ее не больше чем мой школьный аттестат; она ценила эти пресловутые добродетели куда меньше дерзости и расчетливости. И сочла необходимым представить меня в менее слюнявом виде:
— Мой дорогой супруг, как всегда, грезит наяву. Наша дочь совсем не такая, она вообще непредсказуема. Иногда кажется, будто она взяла все лучшее от своего отца и меня: мои глаза, его фигуру, его сентиментальность и мою энергию… А иногда вдруг проявляет все наши недостатки: мою вспыльчивость, его мягкотелость, мою ненасытность, его лень…
Дармон с ухмылкой посмотрел мне в глаза:
— Я думаю, что предпочел бы вас во второй роли. Нужно быть ненасытным, ленивым и никогда не противиться естественным побуждениям. Каждый человек мечтает о неспешной, беззаботной прогулке в тенистой аллее… — Он сделал едва заметную паузу и договорил: — …в приятной компании.
Мы нашли друг друга, он и я. И поначалу это было изумительно.
Глава IV
За несколько недель все вошло в свое русло. Дармон приезжал на остров Монахов в четверг вечером. Следующий день он проводил на материке, объезжая округ в компании местных руководителей соцпартии, которых находил скучными, как осенние мухи. Возвращался он ближе к вечеру, и мы уходили гулять по обрывистым тропинкам мыса Бруэль или в сторону Трэша. Его поведение все время менялось. Когда мы шли через посад, он церемонно брал меня под руку, и мне казалось, будто он ведет меня к алтарю. Но, прогуливаясь по пляжу Врана, чей романтичный пейзаж внушал ему опаску, он держался от меня подальше и говорил только на серьезные темы. Эта старомодная манера ухаживания меня вполне устраивала, и я остерегалась торопить события. Мое возбуждение прыгало вверх-вниз, как на «русских горках». Я знала, что переспать мы с ним всегда успеем. А пока он, как опытный соблазнитель и распутник, отодвигал эту перспективу на будущее и только пересыпал свои разговоры двусмысленными фразами. Эта выжидательная позиция составляла одно из врожденных качеств его личности. Где бы он ни был, он всегда присутствовал там лишь наполовину. Работая врачом в Эннбоне, он погибал от скуки. Одним из первых присоединился к Кушнеру, когда тот основал организацию «Врачи без границ». А теперь считал его своим главным соперником. Они разошлись в вопросе о Никарагуа — не смогли договориться, каким образом использовать сандинистов себе в помощь. На самом деле им обоим надоела медицина. Они воображали себя героями в духе Джона Ле Карре. Александр был уязвлен тем, что ему прочат портфель министра здравоохранения. Его больше воодушевило бы Министерство обороны. Он с 1984 года, в течение трех лет, занимался социальным обеспечением и был сыт этим по горло. Затем с помощью сложных интриг добился статуса международного чиновника, был назначен номером вторым в ВОЗ (Всемирная организация здравоохранения) и в этом качестве объездил весь мир. Вот это занятие он любил больше всего на свете. В общем, герой романа. И в самом деле, во время прогулок он вовлекал меня в долгие беседы, уводя на узкие тропинки, где я мечтала остаться с ним наедине. Культура исподволь подогревала его фантазии, а элегантные фразы плавно подводили к тонким ироничным наблюдениям. В его обществе любая женщина чувствовала бы себя умницей — и красавицей тоже: он и дверь способен был обольстить. Что уж говорить обо мне: взбудораженная этим долгим романтическим флиртом, я влюбилась без памяти. И ждала только знака, чтобы погибнуть. Но он не спешил — и, без сомнения, из-за моей матери: спать с ее дочерью под крышей ее же дома — это крайне осложнило бы ему, притом без всякой пользы для дела, пребывание в избирательном округе. Он собирался приступить к этому по возвращении в Париж. И, когда ему уже приспичило, распорядился вызвать меня туда.
В один прекрасный день, на рассвете, мне позвонил Сендстер. В половине седьмого утра! Этому дуболому было абсолютно незнакомо опасение кого-то побеспокоить, во всяком проявлении приличий он видел только свидетельство прибитости людей middle class; итак, он хотел встретиться со мной сегодня же вечером. К счастью, мое дурное настроение (как и совесть) снабжено внутренним переключателем. Я не обругала его, напротив, любезно сказала:
— Ну что ж, мне как раз очень удобно заехать к вам, на дорогу у меня уйдет всего часов шесть.
Он так и не уразумел, говорю ли я серьезно. Зато я, едва войдя вечером к нему в квартиру, сразу поняла, с кем имею дело. Определить точный стиль дизайна помещения было так же сложно, как разрешить пресловутую загадку Сфинкса. Рассматривая денежный фонд «Пуату» как свой личный, он, вероятно, не глядя скупил весь блошиный рынок. Думаю, что в этом антикварном Лувре продавцы разглядели его за километр: еще бы, такая жирная добыча, самодовольный выскочка, ярко выраженный нувориш. Таких лохов они передают из рук в руки, как священные реликвии. Они сбыли ему кучи раззолоченного хлама: низенькие столики с перламутровой инкрустацией и арабскими узорами, стол-секретер Мазарини (ой-ли?) о восьми ногах, с бронзовыми маскаронами над замками, кресла с фигурными ножками… Мне стало просто стыдно за него. Рамки картин были такими пышными и громоздкими, что сами полотна казались в них безвкусными. Излишне говорить, что все эти холсты висели именно там, где и полагалось, — над комодом, строго посередине между дверями, и так далее.