Милый друг Ариэль
Шрифт:
Отцу пришлось как следует пнуть ворота, чтобы отворить их. Заржавленные от петель до ручки, они выглядели более чем жалко. Чудилось, будто входишь в замок Спящей красавицы. Краска на ставнях облупилась, парадный двор с его разоренным мощением выглядел как после бомбардировки, окна заглушил разросшийся дикий виноград, и даже деревянная входная дверь навевала ощущение поэтической запущенности: и свет, и, само собой, воздух свободно проходили сквозь щели в филенках. Согласно официальной версии, замок не ремонтировался по соображениям вкуса. Моя мать решительно объявила:
— Ремонтировать Кергантелек — все равно что перекрашивать фрески Микеланджело. Какой кошмар! Даже и не надейтесь, пока я жива, этому не бывать! Замки для того и созданы, чтобы в них гуляли сквозняки, скрипели половицы и висели выцветшие гобелены.
Она стыдилась бедности и скрывала это за категорическими формулировками, не позволявшими впадать в сентиментальные мечты. Поскольку у нас не хватало средств на реставрацию замка, мать изображала свое бездействие как эстетическое кредо. Я пошла поздороваться с ней в ее резиденцию — одну из двух огромных комнат на втором этаже, в старину отводимых для знати. Это великолепное помещение выходило на обе стороны замка — на парадный двор и в парк. Один антиквар предлагал целое состояние за стоявший там роскошный ампирный гарнитур — подарок нашему предку, главному придворному аптекарю, от королевы Гортензии, которую он за одни сутки избавил от приступа подагры. Три месяца спустя он погиб при Эйлау [14] в тот момент, когда составлял реляцию в Академию наук, предлагая свое чудодейственное снадобье. Родственники перевернули весь Морбиан в поисках его записок. Увы, тщетно. Они канули в небытие на поле битвы, вместе с нашими мечтами о богатстве. Моя мать всегда рассказывала об этой катастрофе трагическим тоном. Уж она-то прекрасно сумела бы распорядиться полученным состоянием. Впрочем, она тут же доказала мне это:
14
Битва при Эйлау (Восточная Пруссия, 1807 г.) между армией Наполеона и армиями России и Пруссии окончилась гибелью 40 тысяч солдат с обеих сторон.
— Дорогая, господин Сендстер позвонил мне три дня назад, и с тех пор я буквально потеряла сон. Я очень уповаю на твоего Дармона. Он выйдет отсюда не раньше, чем я его хорошенько ощиплю. Впрочем, думаю, он на меня не обидится. Власть и честность давным-давно уже ходят разными путями.
Мать взяла на себя руководство кампанией; она рассматривала Дармона как жирную добычу, а узнав о существовании первых 50 000 франков, полученных от Сендстера, тут же реквизировала у меня 20 000 — этого как раз должно было хватить на ремонт ворот и входной двери. Их ветхое очарование, которое она так долго превозносила, вдруг стало совершенно неприличным. От моей иронии она отмахнулась раздраженно, как от надоедливого комара:
— Да-да, можешь смеяться, но в этом-то и заключена магия денег: они превращают наши грешные помыслы в невинные грешки. Люди этого не понимают, потому что на самом деле боятся денег и не осмеливаются схватить удачу за подол, когда она проходит рядом. А для того, чтобы урвать лакомый кусок, нужен не аппетит — нужен вместительный желудок.
Н-да, дерзости и апломба ей хватало, так же как и беспардонной жадности. Дармона она ни за что не упустит.
— Я займусь всей грязной работой. И быстренько избавлю его от всяких наглецов, бездельников и паразитов, которые слетятся на него, как мухи на мед, стоит ему приехать. Поверь мне: через две недели он уже не сможет обходиться без нас. А покамест буду обхаживать его, как султана.
Тут она встала и потащила меня в другой конец коридора, в комнату отца, сосланного на третий этаж, чтоб не путался под ногами. За двое суток, пользуясь кредитом, который открыл ей Сендстер, она успела нанять мастеров, которые отциклевали и покрыли лаком паркет, сменить шторы и купить новый матрас на кровать. Дармону были пожертвованы два наших последних кашемировых одеяла. В ванной комнате источали изысканный травяной аромат кусочки мыла Roger и Gallet; кроме того, мать обновила запас полотенец и банных рукавичек. Две кроватки, стоявшие в смежной детской, были отправлены на чердак. На их месте красовался прелестный ампирный письменный стол с книжным шкафчиком наверху, а рядом маленькое канапе той же эпохи, конфискованное в гостиной.
— Все равно внизу вся обстановка — сплошной XVIII век, и этот стол с канапе нарушали единство стиля… А здесь твой Дармон будет чувствовать себя как в королевских апартаментах.
Я было заикнулась, что она слишком усердствует, но мать меня не слышала. Она упивалась мечтами и даже обняла меня от полноты чувств:
— Похоже, у этого министра акульи зубы. Ну так вот, ему не помешал бы и акулий плавник, иначе он от меня целеньким не уйдет.
Затем она покинула меня и отправилась заниматься «всем, что на нее свалили, как обычно!». Я вернулась в ее комнату, села в глубокое кресло возле кровати и задремала, а тем временем солнце за старым тисом, еще более древним, чем дом, клонясь к земле, расцвечивало веселыми розовыми сполохами обивку «жуи» [15] с ее бесцветными пеликанами; я вспомнила, что, когда совсем маленькой девочкой глядела на их беспорядочный взлет, спальня матери казалась мне длинным пляжем…
15
Набивная материя, производящаяся на первой во Франции фабрике набивной мануфактуры, построенной в 1759 г. в коммуне Жуи-ан-Жоза.
И он действительно прибыл. Машина префектуры доставила его в Пор-Блан, там он сел на катер и высадился на остров, совсем один. Я ждала его на причале. Очень высокий, с очень черными и очень длинными волосами, он выглядел скорее Великим Инквизитором, нежели добрым доктором. Но, главное, он был некрасив, вернее сказать, почти безобразен. Как мог он быть бретонцем — с такой внешностью? Он походил на Носферату [16] — кожа да кости. И еще нос во все лицо. Для полного сходства ему не хватало только загнутого кверху подбородка. Но при всем том, стоило отвести от него взгляд и прислушаться к голосу, как вы мгновенно подпадали под его обаяние. Этот мягкий, вкрадчивый голос придавал каждой фразе аромат доверительности. Наверное, развратные прелаты Старого режима практиковали такой же элегантный полушепот. В темноте он наверняка мог околдовать вас. В общем, предстоящая партия обещала быть сложной. Он поцеловал мне руку, я вручила два его чемодана островному таксисту, а сами мы отправились в центр острова пешком. Этот человек, бывший врач и бывший депутат, прекрасно умел задавать точные и нужные вопросы. Не успели мы дойти до конца порта, как он уже был посвящен в мою личную жизнь и прицепился к двусмысленной фразе, в которой я признавалась, что недавно бросила своего теперешнего мужа.
16
Носферату — вампир в фильме «Носферату — симфония ужаса» нем. режиссера Ф. В. Мурнау.
— Так сколько же мужей у вас было?
Я ответила самым что ни на есть светским тоном, в духе Катрин Денев, так, словно вела диалог, одновременно думая о другом:
— Вы хотите сказать, считая моего собственного?
Он расхохотался, взял мою руку и сжал ее в своей, продержав на несколько секунд дольше, чем это было необходимо, чтобы выразить свое одобрение:
— Я чувствую, мы с вами сойдемся. Терпеть не могу кривляк и недотрог. А вы, милуша, не похожи ни на первых, ни на вторых.
С самого начала нашей беседы я ждала момента, когда смогу вежливо, но однозначно разъяснить этому господину, что он мне не командир и никогда им не будет. Вот тут-то я и огорошила его:
— Будьте любезны, приберегите «милушу» для кого-нибудь другого. И запомните: у меня сильно развито чувство смешного.
Полагаю, что, когда ежедневно беседуешь с Франсуа Миттераном и чиновниками из администрации президента, быстро привыкаешь хранить на лице улыбку, что бы ни пришлось услышать. Во всяком случае, Дармон хорошо держал удар:
— Гарри Сендстер предупредил меня, что вы любите изображать ангелочка, но, спускаясь на землю, никогда не прозеваете свою добычу.
— Нехорошо с его стороны так злословить о друзьях.
— Ну зачем же лишать себя такого большого удовольствия!
Эта последняя сентенция окончательно покорила меня, он тотчас же снова воспользовался этим, чтобы сжать мою руку, и мы как ни в чем не бывало продолжили нашу прогулку. Солнце сверкало вовсю, но утром прошел дождь, и весь окружающий пейзаж, вплоть до самых тонких былинок, блестел, как свежевымытый. Отсутствие автомобилей, относительная тишина, извилистые тропинки под сенью старых деревьев, строения былых веков с монументальными воротами, а рядом с ними, по контрасту, низенькие белые домики, обсевшие берег, как чайки, — все напоминало о безмятежном прошлом, не знающем противостояний и жестокостей, о прошлом в блеклых зелено-голубых тонах, где настоящему нет места. Дармон, как и все другие, ощутил очарование этих мест, но на свой лад — со свойственной ему интуицией и цинизмом.