Милый друг Змей Горыныч
Шрифт:
Шухов исповедует те же нравственные принципы, что и Василий Теркин – нельзя выжить, впадая в грех уныния и бесчестия. Поэтому он придерживается строгого правила : никогда «не лизать миски», никогда не унижаться, не коленопреклоняться. И даже о вере своей, древней славянской, он говорит с улыбкой и редким достоинством. Его Бог напоминает огненного Перуна («как громыхнет – пойди не поверь»), который крошит убывающий месяц на звезды.
Василий Теркин и Иван Шухов – центральные образы русской литературы, демонстрирующие способность уцелеть в страшной круговерти минувшего столетия. Ни отважный казак Михаила Шолохова, ни мудрый мастер Михаила Булгакова не имеют подобной перспективы – они обречены на смерть. Жизнестойкость Теркина и Шухова определяется своеобразными чертами национального характера, что присущи эпическому герою Алеше Поповичу – веселость, находчивость и смелость, не чуждая осторожности. Основу их миросозерцания составляет древняя языческая вера с культами Матери-Земли и Отца – небесного громовержца. И здесь главную роль играет волшебная наука волхвов – та самая хитрость-премудрость выживания, то самое умение оборачиваться и затаиваться до поры, до времени.
Общепринятая легенда о трех богатырях появляется накануне той катастрофы 1917 года, которая раскалывает пополам ядро русской цивилизации. По большому счету, это Алеша Попович как носитель стародавней народной веры выступает против Ильи Муромца и Добрыни Никитича, которые олицетворяют официальную религиозную и светскую власть. И последующее низвержение с пьедестала конной статуи Александра III, и повсеместное разрушение православных святынь, на мой взгляд, объясняется той двойственностью, той противоречивостью, что лежит в основе цивилизации, созданной на славянской земле усилиями варягорусов. Двойной чужеземный гнет запечатлелся в народной памяти на долгую тысячу лет, и ее современная стихийная реакция потрясла самые основы бытия.
Милый друг Змей Горыныч
О русском Эросе
Русский Эрос не знает свободы. Закованный в тысячелетние латы морализма, он боится небесного света. Он изгоняется из святого храма, от венчальной свечи, от царственных диадем. Ему приходится таиться под тяжелым камнем греха, греться у тусклого огня подземелья, подкарауливать свою жертву за случайным углом темноты.
Русский Эрос знает свободу. Он, вездесущий, преодолевает любые расстояния и проникает в любые дворцы, в любые хижины. Он смеется в старинных скоморошинах, бранится в озорной деревенской частушке, буйствует в русском героическом эпосе. Он храбро сражается за свою свободу и погибает, оплаканный и отвергнутый одновременно.
Русский Эрос обладает двойственной природой. Он воспламеняет и леденит кровь, согревает и останавливает сердце, освобождает и заковывает душу, дарует и отнимает жизнь. Его зазывают сладчайшими молитвами и дают от ворот поворот. О нем грезят ночами, его проклинают днями. Русский Эрос преступен, русский Эрос свят: «любовь есть нечто идеальное, возвышенное» – «любовь есть нечто мерзкое, свиное» (Лев Толстой). Русский Эрос освящен и проклят разом. Его место в раю, но ему нет в раю места.
Древнеиндийский бог любви Кама изображается этаким прекрасным отроком, вооруженным тростниковым луком и пятью цветочными стрелами. Его античным собратом является златокудрый Эрот, и легендарный Лисипп высекает из мрамора удивительную статую: юный жизнерадостный бог Эллады осторожно настраивает лук, словно проверяет волшебное оружие на прочность и надежность. Лукас Кранах Старший нарисует того же Амура злобным мстительным сорванцом, исподтишка заряжающим смертоносную стрелу, и надпишет на картине: «Всеми силами гони Купидоново сладострастие». Между этими шедеврами греческого скульптора и немецкого живописца стоит тысяча лет христианского целомудрия, послушания, аскетизма, и потому в них отражаются крайние взгляды на двойственную природу Эроса: в одном случае Купидонова стрела несет жизнь, в другом – гибель.
А как выглядит русский Эрос? Каков его живописный портрет? Согласуется ли он с обликом иных божеств эротического пантеона? Имеет ли с ними какие-либо различия? Снабжен ли тугим луком и острой стрелой, как Кама, Эрот и Амур?
Среди персонажей русского фольклора встречается нечто похожее на златокудрого божка, вооруженного сходным образом. В одной старинной песне, к примеру, поется о «кудреватеньком молотчике» и его «вострой стрелочке», которая устремляется к ретивому сердцу девушки:
Ты натягивай стрелу на шелкову тетиву,Теперь миленький стает, друг, подымается,Что на стрелочке тетивка напрягается,Его стрелочка востра, к ретиву сердцу дошла,Хоть ранила не больно, только кровь пошла.Однако здесь «кудреватенький молотчик» не обладает какими-либо божественными признаками – это обыкновенный добрый молодец, пресловутая «вострая стрелочка» которого, запущенная «промеж ноги», предстает натуралистической метафорой фаллоса, осуществляющего дефлорацию девственницы.
Стрела является непременным атрибутом древнеславянского бога грозы Перуна, разрешающего двойную функцию – бога войны и бога плодородия, бога жизни и бога смерти. В индийских ведических гимнах грозный Parjanya мечет в злых демонов синие молнийные стрелы и осеменяет землю чистым дождем.
Русский Эрос живет где-то за тридевять земель, на море-окияне на острове Буяне, под дубом булатным, а к нам лишь тайком прилетает, чтобы соблазнить, зажечь, приворожить девичью красоту. Туда, за тридевять земель, к Огненному змею, возлежащему на берегу синего моря, обращаются с приворотными заговорами о любви: «Гой еси ты, Огненный змей! Не зажигай ты горы и долы, ни быстрыя реки, ни болотныя воды со ржавчиною, ни орлицу с орлятами, ни скопу со скопятами; зажги ты красну девицу (имя рек), в семьдесят-семь составов, в семьдесят-семь жил и в единую жилу становую, во всю ея хочь; чтоб ей милилось и хотелось, брало бы ее днем при солнце, ночью при месяце, чтобы она тосковала и горевала по (имя рек), сном бы она не засыпала, едою не заедала, гульбою не загуливала. Как белая щука-рыба не может быть без проточной воды и без пробежи, так бы красная девица (имя рек) не могла бы без (имя рек) ни жить, ни быть» (Майков).
Туда же, за тридевять земель, обращаются с заклинаниями о мужской детородной силе: «Круг того дубу булатного ветром не согнет, вихорем не сломит, так бы у меня, раба Божьего, стояли семьдесят жил и едина жила на женский лик красныя девицы, на старыя бабы, на молодыя молодицы, на сивыя кобылицы» (Забылин). Или: «Как стоят столбы дубовые вереи, ясеновые, и так бы стояли у сего раба Божия имярек семьдесят жил, семьдесят составов и становая жила, белые муди, румяные и ярые …, шли бы всякое в полое место, в жену или девку, в парня, в гузно и в п…, во всякой день и во всякой час, в денных и нощных, поутру и вечерью» (Покровский). Легко заметить, что эти древние языческие заклинания содержат всю яркую палитру сексуальных отношений – от традиционных до нетрадиционных, которые толкуются здесь как естественные и само собой разумеющиеся.
Размышляя над загадочными русскими заговорами, Александр Блок недоумевает: «Какое-то непонятное сочувствие рождается даже к страшному чудовищу – змею; этот огненный летун летал по ночам на деревни и портил баб; но вот он умер и безвреден, и сейчас же становится своим, надо его похоронить». Причина такого недоумения понятна: поэт рассматривает крылатого огненного змея как некое сказочное явление, как некий плод народной фантазии.
Как представляется, не милый златокудрый амурчик, каким его лепит Лисипп, не злобный, мстительный сорванец, исподтишка заряжающий стрелу, каким его рисует Кранах, но именно змей, лютый змей, с огненными крыльями, с могучим хоботом – таков действительный образ русского Эроса.
Этот змей, ударившись оземь, обращается в прекрасного юношу и околдовывает своими чарами девичьи сердца. Этот змей одаривает свою зазнобу сокровищами и силою похищает ее в белокаменные пещеры. Этот змей по-рыцарски отстаивает свою честь и не прощает обидчику ничего. По сути, он является воплощением реального мужского начала, олицетворением странствующего героя, любимого и ненавидимого одновременно. В нем всесторонне отражается внутренняя напряженная антиномия русского Эроса, где властвует любовь, магнетически притягивающая и магнетически отталкивающая, чувственная до бесчувствия, страстная до бесстрастия и наоборот: он напоминает библейского змия, который, обещая божественное и вечное, низводит в греховное и бренное. Почему именно змей становится символом русского Эроса? Отчего это происходит?