Милый Эп
Шрифт:
Ошарашенные, мы все встали.
Глава десятая
Мы с Валей должны были встретиться на трамвайной остановке, и я уже четверть часа вился тут, как голубь. Я успел. Забор хотел, правда, еще задержать меня, чтобы вместе посоветоваться с нашей Ниной Юрьевной, которая пока ничего не знала, но я отвертелся, клянясь, что завтра гору сворочу, а сегодня — хоть режь. Васька — тык-мык и отступил, наказав только подогреть процесс с родительской анкетой…
И вдруг я увидел Валю. Держа сумку
— Ой! — вскрикнула она, испуганно обернувшись. — Аскольд! Да ну тебя!.. У меня сердце чуть не оборвалось!.. Слушай, а вдруг встретится Амалия Викторовна и спросит, куда ты идешь?
— О, мы же сегодня познакомились с ней.
— И как?
— При знакомстве ничего, а вот что дальше?
— И дальше ничего. Хорошая бабушка. Но учить все равно надо! — предостерегла Валя.
— Это у всех так — хороши, пока учишь! — знающе рассудил я. — Дай мне сумку, — сказал я по-английски.
— О, возьми! Спасибо! Ты молодец!.. — тоже по-английски ответила Валя, отдавая мне сумку. — Итак, продолжаем… Разговариваем только на английском языке.
— Давай! — неохотно ответил я по-русски.
— Если ты хочешь знать чужой язык, будем говорить только на нем.
— Да не хочу я его знать! На кой он мне сдался! Мне лишь бы двойки исправить! — выпалил я.
— Во-во! А для этого надо кое-что знать! А чтобы знать, надо говорить и говорить, ошибаться, путаться, врать, но говорить. Надо, чтобы мозоль выросла на языке от новых звуков!.. Надо быть даже нахальным, если хочешь! Вот так, например! — Валя быстро пошла навстречу высокой, мрачноватой, красивой женщине и, задержав ее, спросила по-английски, который час.
— Что, девочка? — как бы очнулась женщина, — Извини, голубушка, не понимаю, — и, пожав плечами, задумчиво пошла дальше.
Удивленный, я сказал:
— Нет, так я не смогу!
— Сможешь, когда разомнешь язык и осмелеешь! — заверила Валя. — А без этого, Аскольд, к Амалии Викторовне и подступаться нечего.
По лестнице мы поднимались молча. Я тревожился, как бы из соседских дверей не начали, кукушками из часов, выскакивать любопытные физиономии. Валя, почувствовав мои опасения, шла тихонько, опираясь на кромки ступенек, чтобы не стучали каблучки. Мы прямо крались. И лишь у наших дверей, когда я достал ключ, она шепотом спросила:
— Дома никого?
— Никого… Заходи.
Оказавшись с ней один на один в сумрачном коридорчике, я опять смутился, как вчера в лесу. Краешком сердца я ощущал какую-то манящую сладость этого уединения и этого полумрака, но они пугали меня, и я включил свет. Стало спокойнее. Мы прошли в мою комнату, солнечную и чистую — я тут целый час протирал запыленные полки, стол, подоконник, батарею и два раза вымыл пол.
— Вот здесь я и живу!.. Знакомься: Мебиус, мой первый друг, мой друг бесценный!
— Ах, вон он какой маленький! Я думала, верзила! — Она протянула руку. — Не дернет?
— Нет.
— Ух ты, большеротый! Ух, смешной! — ласково заприговаривала она, ощупывая проволочную шевелюру Мебиуса, его глаза, нос и единственную руку, потом оглядела книжные полки. — У-у, сколько из «Эврики»! Кстати, как перевести слово «эврика» на русский, если считать его английским?
— Эврика?.. Эв-ри-ка!.. А-а, every car — каждая машина!
— Хм, молодец, Аскольд! И даже непонятно, почему у тебя двойки. В тебе же спит англичанин! Да-да! На переключателе я заметила «in» и «out», на кассетах — тоже по-английски, правда, с ошибками. Вот написано «Royal nights», то есть «Королевские ночи», а японский ансамбль называется «Королевские рыцари» — по-английски звучит так же, но перед «n» стоит немое «k» … Так что мне остается малость разбудить тебя.
— Буди, — с улыбкой сказал я.
— И разбужу… Поставь что-нибудь.
Я поставил этих самых «Королевских рыцарей», приписав немое «k», и сел в кресло.
— А почему не включаешь?
— Хлопни в ладоши.
Она хлопнула, и на нас обрушился гром музыки, который я тут же перевел на кухню.
— Как это? — удивилась Валя.
— Я говорил, что у меня по физмату о’кэй! Пожалуйста!.. А сейчас — в общей!.. А вот у отца!.. А это — в ванной! — пояснял я блуждающие звуки, ни малейшим движением не обнаруживая своего вмешательства в эти блуждания.
— Тоже Мебиус? — спросила Валя.
— Нет, кресло. — И я показал кнопки.
— А-а! — протянула она и нажала несколько раз, перекидывая звуки туда-сюда и следом поворачивая голову. — Ловко! Аскольд, в тебе спит инженер!
— Что-то много во мне спящих! — я усмехнулся: — И спят все порядочные: англичанин, инженер!.. Значит, бодрствует какой-нибудь оболтус!
— Ну-ка! — Упершись руками в подлокотники кресла и как бы взяв меня в плен, Валя склонилась ко мне и лукаво-озорным взглядом пристально стала выискивать что-то в моих глазах.
— Нет, и бодрствует порядочный! Да-да! Я чувствую! — Она выпрямилась и прошлась по комнате. — А это кто, твой дедушка?
— Нет, физик Эйнштейн.
— У-у, какой грустный!
Я подошел и перевернул портрет — мимо нас глянул задумчивый Пушкин Тропинина. Я вырвал его из какого-то журнала и так обкорнал, подгоняя под рамку, что он потерял портретность и, как живой, подглядывал из кухни через окошечко.
— Так лучше?
— Лучше. Ну, Аскольд! Ну, изобретатель!
— Это же не изобретения, а просто дела.
— Ну, делатель! — подхватила Валя, посмотрев на меня так, словно и я был тут какой-то неожиданной поделкой. — Но Мебиус лучше всего. — Она повернулась к роботу и опять потрогала его ершистую марсианскую макушку. — Я Мебиус! Светлана Петровна, извините! Я Мебиус! — проговорила вдруг она грубоватым голосом и обернулась ко мне — не осуждаю ли я ее за дурашливость, но я не осуждал, я тихо радовался, и Валя успокоилась. — Хоть бы кто позвонил, посмотреть, как он работает!
— Сейчас! — Я набрал номер Зефа. — Мишка, брякни мне!