Милый, не спеши!
Шрифт:
— А теперь, Янис, расскажите, как вы провели прошлую ночь.
И обращение, и ровный голос создавали впечатление, что повстречались два старых приятеля, чтобы поболтать о разных разностях. Об этом же свидетельствовал и ответ:
— Как обычно. Отдыхал, набирался сил для нового трудового дня. Мне ведь приходится вставать еще до шести, чтобы вовремя попасть на работу.
— Или вовсе не ложиться.
— Ну, знаете, не тот возраст. Больше двух суток подряд уже не могу, нутро не выносит. А у меня есть свидетели, что я керосинил всю субботу и воскресенье. Запишите их имена, адреса и проверьте!
Разыграв этот козырь, допрашиваемый удовлетворенно откинулся на спинку стула, и я, наконец, увидел его лицо. До сих пор мне приходилось видеть нарушителей закона только в зале суда, и их образ в моем представлении был неразрывно связан с приметами, говорящими о неделях, проведенных в заключении, — с серым цветом лица, бегающим взглядом опущенных глаз, отрастающим ежиком на остриженной наголо голове. Что же касается Яниса (фамилия его, как я потом узнал, была Лубиетис), то он больше всего напоминал случайно оказавшегося в милиции рабочего, который встанет и уйдет сразу же, как только разъяснится недоразумение: такое чувство собственной правоты излучали его манеры и речь, его улыбка, одновременно почтительная и бесстыдная, открывавшая все его золотые зубы. Большие, сильные руки с несмываемыми следами машинного масла казались словно созданными для физической работы, высокий лоб под прядями темных волос, как можно было подумать, таил глубочайшие мысли, глаза взирали на мир, исполненные веры в людскую доброту.
— Назовите тех, кто может подтвердить, что видел вас вчера после двадцати двух часов.
— Настоящие мужчины не болтают. Допустим, я был один.
— Вам самому решать, что важнее: свобода или так называемая мужская честь.
Он промолчал, плотно сжав губы.
— Старая гвардия умирает, но не сдается — так прикажете понимать сигналы ваших биотоков? — усмехнулась Ратынь. — В таком случае мне придется верить тем сведениям, что имеются в нашем распоряжении.
Янис Лубиетис не проявил ни малейшего любопытства, лишь слегка развел руками, показывая, что спорить с женщиной не в его характере.
— И они позволяют сделать вывод, что вы принимали участие в краже автомашины. — Голос следователя сделался официальным. — В этой связи вы были задержаны, доставлены сюда и теперь подвергаетесь допросу.
Лубиетис облегченно усмехнулся:
— А я-то думал, что меня обвиняют бог знает в чем.
— Для начала хватит и этого. Дальнейшее будет зависеть от вашей откровенности и желания помочь следствию.
— Всегда готов, еще с пионерских времен, — он снова откровенно насмехался над следователем.
Внезапно я понял, что Лубиетис еще относительно молод, что всю свою жизнь он прожил в нашем обществе, где никто не учил его жульничать или красть, лгать или предавать друзей. Откуда же эти преступные наклонности? Действительно врожденные? Влияние улицы? Но ведь и на улице играют такие же самые, росшие при советской власти ребята… И только сейчас до меня дошло, что я не верю в невиновность Лубиетиса. Почему? К сожалению, в вопросах Ратынь я услыхал скорее желание подтвердить свои подозрения, чем стремление установить истину. Но может быть, такова была ее методика допроса?
— С Вайваром и Кирсисом вы знакомы?
— Кто же не знает своих соседей?
В голосе Лубиетиса не чувствовалось никаких изменений, но я насторожился. Вайвар? Это ведь фамилия сержанта автоинспекции — девушки, первой напавшей на след похитителей. Впрочем — мало ли в Латвии Вайваров…
— И вы не помните, о чем договаривались с ними? Хотите, чтобы я показала вам, черным по белому?
Напряжение в лице Лубиетиса ослабло, словно он испытал вдруг чувство прояснения и облегчения.
— А, вот, значит, что я нагородил во хмелю! Наверное, так раззадорил сопляков, что они решили отомстить.
— Значит, сознаетесь в попытке провокации? — Ратынь повертела в пальцах ручку. — В случае с Вайваром это квалифицируется как развращение несовершеннолетних.
— Да мне и в голову не пришло, что они решатся. Силенок маловато, чтобы посметь. С таким же успехом я мог потребовать, чтобы они залезли на телеграфный столб, спрыгнули оттуда и застрелились. — У него и на самом деле хватило бесстыдства, чтобы последние слова прогудеть в ритме старой песенки. — И что только не приходит в голову человеку, когда он опохмеляется? — Словно в поисках поддержки, Лубиетис глянул на меня, и его глаза выражали прочувствованное раскаяние. — Запишите, что это была неудачная шутка, иначе я протокол не подпишу.
— И все же вы пообещали ждать их в лесу с вашим грузовиком, — продолжала Ратынь гнуть свою линию.
— И что, они действительно угнали чужую машину и приехали? — Лубиетис был, казалось, на грани отчаяния. — И с такими вот мы должны строить наше светлое будущее! Ничего удивительного, что вы не можете мне поверить… — Неожиданно он перегнулся через стол и потребовал: — А покажите, где это они пишут, что в том сказочном лесу они встретили меня?
Следователь растерялась. Она была готова на какую-то резкость, однако в конце концов сказала неопределенно:
— Им помешали непредвиденные обстоятельства. Однако я не собираюсь терять время и доказывать вам то, что вы и сами хорошо знаете.
— Потому что у вас нет никаких доказательств.
— Зато у нас есть показания Яниса Кирсиса. Он уверяет, что вы можете удостоверить его алиби с половины второго, когда он добрался до условленного места встречи, до половины шестого, когда вы расстались у поворота на Берги.
— Наверное, накирялся Кирсис до последнего. — Заметив, однако, что игра слов не произвела должного впечатления, Лубиетис посерьезнел и озабоченно продолжал: — Набрался, значит, до белых мышей. Пусть то же самое скажет мне в глаза Вайвар — тогда поверю, что я лунатик и по ночам брожу по дорогам.
— Помните, Лубиетис, что я вам сказала два года назад? Что в дальнейшем надеюсь видеть вас только на сцене. А вы продолжаете разменивать свой актерский талант… Прочтите внимательно и подпишите, — и Ратынь придвинула к нему бланк протокола.
— За какие грехи он сидел первый раз? — шепотом спросил я Силиня.
Лейтенант улыбнулся и положил передо мной толстое дело. В поисках обвинительного заключения я стал листать его и так увлекся историей жульничества, что даже не заметил, как вошел милиционер и увел Лубиетиса в изолятор.