Милый, не спеши!
Шрифт:
На этот раз Андж не тормозил у каждого перекрестка. Включив сирену, пролетал их с восьмидесятикилометровой скоростью, не уделяя внимания светофорам. И это, как знал любой работник милиции, служило плохим признаком: если уж Андж спешит, значит, дело серьезное. Наверное, по той же причине и Оса молчал и даже не отвечал на мои вопросы.
На третьем участке восьмой линии светились два окна: на кухне и в гостиной. В похожем на беседку домике умещалась еще тесная спаленка. Ясно, что для двух семей здесь места не было. Зато сад был большим и выглядел хорошо ухоженным.
— Добрый вечер, — произнес знакомый голос. — Я Ричард Стипран.
Когда он появился в светлом прямоугольнике, я понял, почему этот известный диктор не работает на телевидении. Он был до ужаса тощим, лысая голова его с выпяченной нижней челюстью походила на безвкусную гипсовую пепельницу-череп, какими предприимчивые кустари в последнее время наводнили рижские рынки; к тому же известно, что лысина от века считалась недостатком, отнюдь не украшающим настоящего мужчину.
— Я еще не заходил. Одному неохота.
У меня тоже возникло неизъяснимое предчувствие беды, еще более подкреплявшееся трогательной картиной, какую можно было наблюдать через окно: в кроватке, подняв над головой кулачки, спал раскрасневшийся ребенок, у изголовья сидел тоже красный от волнения отец, раскрытой книгой отгонявший мух.
— По возможности обойдемся без преждевременного сочувствия, наигранной душевности. Если стряслась беда, то чем позже он о ней узнает, тем лучше, — предупредил Силинь.
— Может быть, лучше пока вообще не тревожить? — предположил Стипран, с сомнением оглядев нашу многочисленную группу.
— А как вы ее в темноте отыщете? По флюидам, что ли? — резким шепотом ответил Силинь. — Сделаем так: все остаются здесь, я войду к нему, а вы, товарищ диктор, захватите в прихожей какую-нибудь вещичку Лигиты, лучше всего домашнюю туфлю. Ясно?
Они вернулись почти сразу, и я мог бы поручиться, что Силинь и на этот раз прервал бесплодные разговоры своим неопровержимым аргументом: нельзя терять время.
— На станцию! — приказал он, усевшись в автобус.
— Я покажу дорогу. По шоссе тут километра четыре, и обычно все идут лесом, там вдвое ближе, — предложил Стипран, — но там в темноте сам черт ногу сломит.
— Это бы еще не самое худшее, — грустно откликнулся Розенберг. — Кости мы чиним быстро. Хуже со внутренними повреждениями. Думайте что хотите, Байба, но я не верю, что человека можно вылечить. Подлечить — да; помочь ему безболезненно, даже, может быть, с некоторым удовольствием прожить срок, запрограммированный еще в утробе матери, — на это наша медицина способна. В былые времена не говорили «медсестра». Сестра милосердия — вот что лучше всего выражает сущность нашего ремесла, а кстати, и определяет предел его возможностей: облегчить страдания.
Мы подъехали к станции. Теперь следовало глядеть в оба, подмечая как можно больше деталей, которые пригодятся потом в работе над репортажем. Надо стать зорким и наблюдательным не хуже Силиня, которому для восстановления общей картины происшествия тоже понадобятся все детали сложной мозаики.
Итак: на часах — четверть третьего, последний поезд из Риги прибыл и проследовал дальше пятьдесят восемь минут назад. Минутная стрелка электрических часов прыгала по делениям циферблата, а мы стояли на пустой площади и ждали Силиня, отправившегося на поиски дежурного.
— Зимой я вам назвал бы по имени любого пассажира, — оправдывался заспанный ветеран транспорта, в своей измятой клетчатой рубашке совершенно не соответствовавший моим представлениям об ответственном должностном лице. — А всех дачников кто же упомнит? И так уже порой думаешь: а остается ли в Риге хоть кто-нибудь на ночь? Все едут и едут. А с утра — обратно. Вот скажите: какой смысл вкладывать в землю деньги, строить дом, если приезжаешь только переночевать в нем? Жену молодого Гулбиса знаю, как же. Помню, она еще девчонкой с косичками выкинула в окно билеты родителей. Я тогда работал ревизором.
— Ну, и что вы? Заставили заплатить штраф? — поинтересовался Силинь, вдруг начисто забывший, казалось, о факторе времени.
— У нас не милиция, где и родную мать оштрафуют… когда начальство стоит над душой. Мать Лигиты скорей пешком шла бы в Ригу, чем поехала без билета.
— А этим вечером?
Дежурный не понял.
— Нынче вечером видели Лигиту Гулбис?
— А, понятно. Так точно, видел, далее поздоровался: все же у нее сезонный билет. — Видимо, дежурный осознал свою ответственность и отвечал теперь без обобщений и экскурсов в далекое прошлое.
— Сошло много народу?
— Все те же ночные птицы. Кошкины с ВЭФа, мадам Зирнис — она работает в рижской билетной кассе, ездит по служебному удостоверению. Еще оба официанта из пивного бара. Но вся эта публика свернула налево, лесом пошла только Лигита. Я еще спросил, не страшно ли. А она: что поделаешь, дядя Янис, перешла в вечернюю смену, пока ребенок болеет мы с мужем можем хоть подменять друг друга. Старую Гулбиху сюда ведь и колом не загонишь, она своего благоверного стережет, чтобы не шатался по ночам.
— Все? А поезда на Ригу никто не ждал? — спросил Силинь.
— Да дайте же досказать, не то голова кругом идет… Да, чуть не позабыл тех пэтэушников, что вылезли из предпоследнего вагона.
— Много их было? В какую сторону пошли? Около Гулбис не терлись?
— Кто их знает… Пока мы с Лигитой болтали, они уже пропали со всеми своими палатками и надувными плотами.
— На реке у них своя база отдыха, — вставил Стипран, — когда тут еще хоть мелюзга ловилась, я там иногда брал лодку. Это по ту сторону полотна.