Минерва (Богини, или Три романа герцогини Асси - 2)
Шрифт:
Он стоял совершенно холодный, с побелевшими губами. Его взгляд не отрывался от ее лица, и сквозь страдание в нем и теперь чувствовалась мечтательная преданность.
– О чем ты думаешь?
Он в эту минуту думал только об одном:
"Как она прекрасна!"
– Я знал это, - сказал он, почти не шевеля губами.
– Это моя вина. Дальше так не могло продолжаться.
И с внезапным, страстным трепетом, делавшим чужим и неузнаваемым его голос:
– Ты отсылаешь меня - навсегда?
Она с нежностью притянула его к себе.
–
– Я никогда не стану им, - жаловался он, опять кроткий и мягкий.
– Я не могу себе этого представить.
– Это будет. Я знаю это наверно. Я увижу тебя опять - мужчиной. Чем буду тогда я сама? Все возможно... Иди, Нино, закали себя, стань сильным, здоровым и счастливым.
– Я постараюсь, Иолла. Но ты не забудешь меня?
– Я... тебя!
Мальчик тревожно насторожился.
"Это звучит так, как будто... она любит меня, - подумал он. И сейчас же вслед за этим:
– Как ты можешь быть таким дураком - и теперь еще!"
– Прощай, Иолла.
Он повернулся и пошел. У двери его что-то толкнуло обратно, он опять задрожал.
– Это очень тяжело. Так много перечувствовать, так много, и ни одного слова... Иолла!
– в отчаянии воскликнул он.
– Нино?
Он поцеловал ее руку; она сразу стала вся мокрая от его слез.
– Ничего. Хорошо, что ты сказала мне это вовремя. Теперь я могу проститься и со своим большим другом.
– С Сан-Бакко, да, и скажи ему, чтобы он думал обо мне. Завтра он уезжает в Рим.
Она стояла под аркой лоджии, когда экипаж спускался с откоса. Нино видел ее сначала до бедер, потом только голову среди роз и, наконец, одну руку, которая поднималась над головой между двумя гирляндами. Он без устали смотрел назад, грудь его вздымалась от рыданий.
– Теперь уже конец, больше мне нечего ждать.
Но неожиданно наверху раздвинулись волны зелени; из них выступили таинственные ступени, сверкая в свете короны, которая опускалась на любовь мальчика.
– Иолла!
Там стояла она, высокая, тихая, в светлом платье и с черными волосами, на белой лестнице, манившей в воздухе, среди шумящей листвы, - и она будет стоять там, он обещал себе это, всю его жизнь, как сказка, слишком прекрасная для человеческих сил, но не забываемая навеки.
* * *
Джина сообщила, что они приехали на место; Нино приписал свое имя. После этого герцогиня вернулась в Венецию. Была ночь, когда она прибыла домой; она сейчас же послала за своим возлюбленным. Ее зов следовал за ним повсюду, где он проходил в течение вечера: в ресторан, к игорному столу клуба, в ложу танцовщицы, в курительную комнату приятеля. Он вертел бумагу между пальцами, бледный, устремив сосредоточенный, глубоко озабоченный взгляд на пламя свечи. Его спросили:
– Ваш банкир бежал?
Он ушел, говоря себе с торжественно бьющимся сердцем:
– Я буду обладать герцогиней Асси: это нечто новое! Эта женщина, по мысли и чувству которой я устроил свою жизнь, - которая сформировала меня, сделала меня мужчиной и художником, - которую я всегда желал и которой никогда твердо не надеялся обладать...
Проходя по слабо освещенным залам, он среди своего торжества на мгновение остановился и опустил голову.
– Нужно ли это?
– спросил он себя, почти неслышно для себя самого.
Но его сомнения ушли назад во мрак ночи, которую он оставил за собой, когда он открыл дверь в сверкающий зал Венеры. С потолка и со стен, из тяжелых картин судорожного счастья нахлынуло на него безумие и упоение. Среди всего этого покоилась герцогиня: сама богиня, - и ее объятия были открыты ему.
В несколько мгновений она забыла целомудрие всей своей жизни.
Потом он оглядел ее свободнее, со спокойной мужественностью и легкой насмешкой победителя, достигшего цели.
– Как бы то ни было, я взобрался высоко. Лона Сбригати, все остальные, Клелия - и герцогиня Асси. К чему волноваться; она тоже только женщина.
– Я только женщина, - сказала вдруг она сама.
– Не считай этого жертвой. Ты совсем не боролся со мной, поверишь ли ты этому? Свободно и неожиданно пришла я к тебе! Я сделаю тебя великим, потому что люблю тебя.
И он в приливе благодарности бросился к ее ногам. Его опьяненное удовлетворением сердце переполнилось тихой нежностью.
– Я не могу поверить этому!
И не веря и ликуя, как мальчик, он снова и снова упивался ее телом и ее поцелуями.
Вдруг из бездны наслаждений ее вырвало ощущение страха. Ее всю внезапно пронизало чувство бесплодия, своего и его. Она высвободилась и отошла от него. Он посмотрел на нее, приподнявшись на подушке.
– Что с тобой?
"Он только мой возлюбленный, - думала она, слабая от усталости.
– Он никогда не напишет Венеры. Я предвижу все. Мы изнурим друг друга бесплодными объятиями и в конце концов расстанемся пресыщенными, - быть может, врагами".
Она оперлась рукой о подоконник. За окном, среди темной ночи, плакал южный ветер. При свете лампочки за решеткой искусственного сада виднелась черная, заостренная гондола. Перед навесом колебалось что-то темное. Герцогиня долго смотрела туда; она знала, что это была тяжело опущенная на колени, вздрагивающая голова. Она знала, что это рыдала женщина. Она знала какая. И она все еще спрашивала, вся застыв:
– Кто?
Вдруг в ней беззвучно, с трепетом ужаса, поднялся ответ:
– Беттина!
VI
Всю зиму они жили в непрерывной судороге непрерывного объятия. Часы, когда они не принадлежали друг другу, они проводили полусознательно, безучастные, как тени. Якобус спрашивал себя:
– Как могла она жить раньше? С ней, и только с ней, я иногда чувствую, что это значит, когда говорят о женщине, что она рождена для любви, - для любви и ни для чего другого.
Она сама была глубоко изумлена.