Минерва
Шрифт:
Он заметался.
— Но это невозможно. Ведь я видел тебя Венерой, видел, как ты сливалась с платанами и с синицами, и с солнцем. Как я могу жениться на тебе? Все кончено… И все-таки ты была моей! — произнес он, и его бормотанье стало неразборчивым.
Неделю спустя вернулась из своей поездки Джина. Герцогиня не писала ей ничего; бледность сына поразила ее.
— Это не только от падения, — сказала герцогиня, когда женщины остались одни. — Он чувствует сильнее, чем следовало бы; он живет более глубокой жизнью, чем свойственно его возрасту. Необходимо
Джина опустила голову.
— Значит, уже… Но мы еще не скажем ему, куда он едет, мы скроем от него, что он больше не увидит вас, герцогиня.
На следующее утро, когда был подан экипаж, герцогиня еще раз позвала мальчика к себе в комнату. Она сказала:
— Я опять говорю с тобой, как с истинным другом. Что тебе только четырнадцать лет, не разъединяет нас. Я не хочу проститься с тобой с неправдой на устах. Мы не встретимся в Венеции. Ты едешь со своей матерью в пансион в Сало. Ведь у тебя хватит мужества?
Он стоял совершенно холодный, с побелевшими губами. Его взгляд не отрывался от ее лица, и сквозь страдание в нем и теперь чувствовалась мечтательная преданность.
— О чем ты думаешь?
Он в эту минуту думал только об одном:
«Как она прекрасна!»
— Я знал это, — сказал он, почти не шевеля губами. — Это моя вина. Дальше так не могло продолжаться.
И с внезапным, страстным трепетом, делавшим чужим и неузнаваемым его голос:
— Ты отсылаешь меня — навсегда?
Она с нежностью притянула его к себе.
— Только на несколько лет; пока ты станешь здоровым и мужчиной.
— Я никогда не стану им, — жаловался он, опять кроткий и мягкий. — Я не могу себе этого представить.
— Это будет. Я знаю это наверно. Я увижу тебя опять — мужчиной. Чем буду тогда я сама? Все возможно… Иди, Нино, закали себя, стань сильным, здоровым и счастливым.
— Я постараюсь, Иолла. Но ты не забудешь меня?
— Я… тебя!
Мальчик тревожно насторожился.
«Это звучит так, как будто… она любит меня, — подумал он. И сейчас же вслед за этим:
— Как ты можешь быть таким дураком — и теперь еще!»
— Прощай, Иолла.
Он повернулся и пошел. У двери его что-то толкнуло обратно, он опять задрожал.
— Это очень тяжело. Так много перечувствовать, так много, и ни одного слова… Иолла! — в отчаянии воскликнул он.
— Нино?
Он поцеловал ее руку; она сразу стала вся мокрая от его слез.
— Ничего. Хорошо, что ты сказала мне это вовремя. Теперь я могу проститься и со своим большим другом.
— С Сан-Бакко, да, и скажи ему, чтобы он думал обо мне. Завтра он уезжает в Рим.
Она стояла под аркой лоджии, когда экипаж спускался с откоса. Нино видел ее сначала до бедер, потом только голову среди роз и, наконец, одну руку, которая поднималась над головой между двумя гирляндами. Он без
— Теперь уже конец, больше мне нечего ждать.
Но неожиданно наверху раздвинулись волны зелени; из них выступили таинственные ступени, сверкая в свете короны, которая опускалась на любовь мальчика.
— Иолла!
Там стояла она, высокая, тихая, в светлом платье и с черными волосами, на белой лестнице, манившей в воздухе, среди шумящей листвы, — и она будет стоять там, он обещал себе это, всю его жизнь, как сказка, слишком прекрасная для человеческих сил, но не забываемая навеки.
Джина сообщила, что они приехали на место; Нино приписал свое имя. После этого герцогиня вернулась в Венецию. Была ночь, когда она прибыла домой; она сейчас же послала за своим возлюбленным. Ее зов следовал за ним повсюду, где он проходил в течение вечера: в ресторан, к игорному столу клуба, в ложу танцовщицы, в курительную комнату приятеля. Он вертел бумагу между пальцами, бледный, устремив сосредоточенный, глубоко озабоченный взгляд на пламя свечи. Его спросили:
— Ваш банкир бежал?
Он ушел, говоря себе с торжественно бьющимся сердцем:
— Я буду обладать герцогиней Асси: это нечто новое! Эта женщина, по мысли и чувству которой я устроил свою жизнь, — которая сформировала меня, сделала меня мужчиной и художником, — которую я всегда желал и которой никогда твердо не надеялся обладать…
Проходя по слабо освещенным залам, он среди своего торжества на мгновение остановился и опустил голову.
— Нужно ли это? — спросил он себя, почти неслышно для себя самого.
Но его сомнения ушли назад во мрак ночи, которую он оставил за собой, когда он открыл дверь в сверкающий зал Венеры. С потолка и со стен, из тяжелых картин судорожного счастья нахлынуло на него безумие и упоение. Среди всего этого покоилась герцогиня: сама богиня, — и ее объятия были открыты ему.
В несколько мгновений она забыла целомудрие всей своей жизни.
Потом он оглядел ее свободнее, со спокойной мужественностью и легкой насмешкой победителя, достигшего цели.
— Как бы то ни было, я взобрался высоко. Лона Сбригати, все остальные, Клелия — и герцогиня Асси. К чему волноваться; она тоже только женщина.
— Я только женщина, — сказала вдруг она сама. — Не считай этого жертвой. Ты совсем не боролся со мной, поверишь ли ты этому? Свободно и неожиданно пришла я к тебе! Я сделаю тебя великим, потому что люблю тебя.
И он в приливе благодарности бросился к ее ногам. Его опьяненное удовлетворением сердце переполнилось тихой нежностью.
— Я не могу поверить этому!
И не веря и ликуя, как мальчик, он снова и снова упивался ее телом и ее поцелуями.
Вдруг из бездны наслаждений ее вырвало ощущение страха. Ее всю внезапно пронизало чувство бесплодия, своего и его. Она высвободилась и отошла от него. Он посмотрел на нее, приподнявшись на подушке.