Мини-модель
Шрифт:
– Будем разбираться, куда деваться. – Я еще раз посмотрела на фото. – А «Дамский пальчик» разве не синий? Тут же белый виноград…
– «Дамский пальчик» именно белый, в России этот сорт еще называют «Бокальный», в Дагестане – «Шах-изюм», а в Армении – «Ицаптук».
– О? Да ты спец по винограду?
– Не я, а моя девушка. – Дима смутился. Он не любит говорить о своей личной жизни. – Она веган, на рынке из овощных и фруктовых рядов не вылезает.
Тут удивительно кстати мне позвонил Говоров и строго в тему спросил:
– Дорогая, надеюсь, ты не на диете? Я скоро буду в вашем районе, и мы сможем вместе пообедать в нашем любимом ресторанчике. Что тебе заказать?
– Вообще-то я хочу «Шах-изюм», он же «Ицаптук», он же «Бокальный», – сглотнув слюнки, честно ответила я.
– Это какой-то рецидивист? – не понял Никита.
– Это виноград! Но я согласна и на кусок мяса, потому что ни разу не веган. А что у тебя за дела в нашем районе?
Мой любимый Никита Говоров – прокурор. Порой мы с ним встречаемся не в ресторанчике, а в зале суда.
– Да это не по работе, просто нужно пообщаться кое с кем, – легко ответил Говоров и тут же напрягся: – С мужчиной, не с женщиной! Не подумай чего-нибудь!
– Не буду думать, – пообещала я не вполне искренне.
Не зря говорят, что пуганая ворона куста боится.
Хотя в моем случае испуг был беспричинным – я совершенно по-идиотски приревновала Никиту к женщине, оказавшейся его родственницей, – кусты вороне мерещиться не перестали [2] .
Даже наоборот: я стала еще менее смелой в личных отношениях, и мы с Говоровым откатились далеко назад: со стадии «тили-тили-тесто, жених и невеста» на стартовую конфетно-букетную позицию. Теперь Никита снова приглашает меня пообедать, но пока не рискует звать на ужин, плавно переходящий в завтрак.
2
Подробнее читайте об этом в романе Т. Устиновой и П. Астахова «По ЗОЖу сердца».
За обедом я зевала, и Говоров, конечно, ревниво поинтересовался, по какой такой причине я не выспалась. Пришлось рассказать про утреннюю эпопею с соседской старушкой, которую я для себя уже окрестила Гранмадам.
– Она очень древняя – примерно эпохи царизма, – объяснила я Никите.
– Лена, у тебя плохо с арифметикой, – посмеялся он. – Твоя старушка никак не может быть дореволюционного происхождения. Если ей восемьдесят два, значит, она родилась уже при советской власти, приблизительно в сороковом году.
– И правда! – Я удивилась, потому что сама подсчитать не удосужилась. – А я-то подумала, что ее великосветские манеры – наследие былых времен.
– Может, бабушка просто не московская, а из Северной столицы, – предположил Говоров. – Я как-то видел такую гранмадам в обычном питерском троллейбусе. Представь: лет сто, сухая, как швабра – но швабра красного дерева. Спина прямая, плечи развернуты, длинное платье с кружевным воротником, крупные серьги и голос звучный, как у Левитана, только с хрипотцой. На весь троллейбус сказала чернокожему афропетербуржцу: «Уважаемый эфиоп, вы выходите?»
Я похихикала, сочтя этот рассказ-зарисовку анекдотом, а Говоров будто в воду глядел!
Ада Егоровна оказалась в точности такой, как та питерская гранмадам: высокая, худая, с прямой спиной и резкими чертами лица. И даже кружевной воротничок у нее был!
Кружевами, причем не дешевыми фабричными, был также отделан подол ее длинного шелкового платья. Наверное, на ком-то другом это смотрелось бы смешно, но Ада Егоровна в своем наряде была органична.
На ее левой ноге белел толстый гипсовый валенок, контраст со здоровой правой пытался сгладить белый чулочек-гольфик. Длинные серебряные волосы соседка забрала в высокую прическу, украшенную резной костяной заколкой, под воротничок приколола желтоватую камею. Передвигаться без опоры она не могла, но воспользовалась не ходунками или костылями, а двумя толстыми тростями очень солидного вида.
При виде этакого благородного изящества я почувствовала себя толстой и неуклюжей простушкой. Какой-то снежной бабой с носом-морковкой! Замурзанной кухаркой при благородной даме!
– Прошу вас, не стесняйтесь, проходите. – Хозяйка явно заметила мое смущение. – Стол накрыт в гостиной, я только попрошу вас перенести туда поднос с чаем, поскольку мне, как вы видите, крайне несподручно… Нога, боже мой… Какая ирония: всю жизнь я в любой ситуации берегла свои ноги, чтобы на старости лет получить перелом, всего лишь неловко встав среди ночи в уборную, уж простите за интимную подробность.
– Случается. – Приободрившись, я выпуталась из пальто и пристроила его на вешалку. – Мой юный племянник сломал ногу, тайком забравшись в темную кладовую, чтобы полакомиться тортом. И не на старости лет, прошу заметить, хотя тоже ночью…
– Старый, что малый! – засмеялась Ада Егоровна.
Смех у нее был изумительный – как колокольчик, только надтреснутый.
Следуя указаниям хозяйки, я принесла с кухни поднос с чаем, и мы устроились в гостиной – большой квадратной комнате с массивной темной мебелью и стенами в бесчисленных фотографиях.
На видном месте красовались два женских портрета. На одном была запечатлена красавица-блондинка, на другом – прекрасная брюнетка. Портреты воспринимались как диптих, потому что их объединяла одна общая деталь: шикарное платье, красное, с золотыми блестками. Блондинка и брюнетка были одеты одинаково.
– Это вы? – в черноволосой красавице я угадала Аду Егоровну.
– Еще узнаваема? Это безмерно приятно, – улыбнулась она.
– А кто вторая девушка? И почему на вас одинаковые наряды?
– О! Это долгая история. Хотите послушать?
Я кивнула.
– Тогда с удовольствием расскажу. – Старушка положила на блюдечко чайную ложку и сложила руки на коленях, как гимназистка.
– Вообще-то я мечтала стать балериной…
Она мечтала стать балериной и с детских лет занималась у станка.
Увы, с танцами пришлось расстаться из-за стрессового перелома – его еще называют усталостным. Ада перестаралась, и в результате накопившихся в кости микротравм и слишком большой нагрузки случился этот самый усталостный перелом. Неудивительно, это распространенная травма у танцоров.