Министр и смерть
Шрифт:
— Удобно ли беспокоить ее на следующий день? — неуверенно бормотал я, пока Министр обрабатывал дверь кулаками.
— Удобно. Мы приносим ей свои соболезнования. Как подобает добрым соседям. И потом, Беата ей — всего лишь тетя.
Из дверной щели осторожно выглянула Барбру Бюлинд.
— А, это вы!
Казалось, она с облегчением вздохнула.
— Здесь целый день было полно полиции, и я подумала, что это опять они. Ну, входите! Я только что готовила обед, и у меня ужасный беспорядок.
И, отвлекая наше внимание от посуды в мойке и кастрюле в печи, она запорхала вокруг, подобно большому серому покрывалу. Так, перебегая с места на место и содрав со спинки стула свой неизбежный серый жакет, она загнала нас в гостиную, как собака загоняет в сарай стадо овец.
Судя по обстановке, гостиная служила одновременно рабочим кабинетом. В ней тоже царил беспорядок, хотя и на более высоком интеллектуальном уровне. Комната была забита небрежно разбросанными книгами, а стулья и стол загромождали бумаги и подшивки газет. Смущенно хихикая, хозяйка атаковала их и через минуту освободила три сидячих места.
— Как видите, здесь тоже ужасный кавардак, но я здесь сижу и занимаюсь, и во всем этом безобразии хорошо ориентируюсь.
Я спросил ее, как продвигается диссертация об Арвиде Юлленстедте, и, проявив редкую догадливость, заметил, что ей, должно быть, много помогала в работе ее родная тетя. Наверное, упомянув Беату, я совершил непристойную бестактность, но понял это слишком поздно.
Барбру Бюлинд восприняла мое замечание своеобразно.
— Тетя и не думала помогать мне! — резко сказала она и желчно засмеялась. — Обо всем, что касалось Арвида и ее самой, она молчала как рыба. «Читай пьесы, в них есть все, что тебя интересует», — вот был ее постоянный ответ. А я хотела только...
Она запнулась, и я не узнал, чего же она хотела.
Министр искусно перевел разговор на пресловутый запасной ключ.
Барбру Бюлинд опять зарделась пятнистым румянцем.
— Я в самом деле не знаю, зачем он ей так срочно понадобился. Хотя я на нее не в обиде. Ключ мне нужен был только на случай, если бы она вдруг сломала ногу или не могла подняться с постели.
— Речь не идет о ком-то... с кем она не хотела встречаться?
— Нет, конечно, нет.
Ответ прозвучал быстро и уверенно. Может, слишком быстро.
— О чем она хотела говорить с Евой Идберг?
— Понятия не имею. Вообще, письмо ее — сплошная загадка. Тетя никогда не говорила со мной о Еве, а когда я упоминала ее имя, не проявляла к нему никакого интереса.
— В доме были ценные вещи? Из него ничего не украдено?
Фрекен Бюлинд помедлила. У меня создалось впечатление, что она тщательно подбирает слова.
— Естественно, она собрала кое-что за все эти годы. Но ничего особенно ценного: ни старинной мебели, ни картин, ничего такого — по крайней мере, из того, что я видела у нее здесь. Она ведь жила на даче всего несколько месяцев летом. Полиция утверждает, что факта квартирной кражи со взломом не установлено. Сумочку с несколькими сотенными купюрами никто не тронул, она так и осталась лежать в спальне. Хотя я понятия не имею, что находится во всех этих шкафах и закрытых ящиках, и поэтому не могу сказать, все ли, что в них лежит, — на месте. Хотя... одно я все-таки сказать могу, одна вещь пропала... Наверное, вы посмеетесь надо мной, полиция, во всяком случае, на это внимания не обратила... Исчезла салфетка с журнального столика, того, что стоит возле дивана в гостиной. Обычная настольная салфетка метровой длины, на ней вышиты лоси. В салфетке нет ничего примечательного, она недорогая, я купила ее, когда ездила со школьной экскурсией в Норвегию. Но кто-то рванул ее к себе так сильно, что лежавшие сверху украшения рассыпались по полу...
Мы поговорили на эту тему еще немного. Отделавшись наконец от салфетки, я направил разговор в другое русло, и очень скоро мы услышали от Барбру Бюлинд, что в вечер убийства она сидела дома одна, что она занималась в это время своей наукой и что о предназначавшемся ей наследстве узнала только от полиции. Тем не менее она не скрыла, что кое-какие виды на наследство имела и раньше.
Прощаясь, Министр собрался наконец с духом и принес Барбру свои запоздалые соболезнования.
— Это, конечно, большая трагедия, что Беата так закончила свои дни. Но вы должны утешаться тем, что она избавилась от медленной и мучительной смерти, на которую все равно была обречена.
— Была обречена?
— Разве вы не знаете, что у нее был рак? Врачи утверждают, что она не дожила бы до следующего лета.
Реакция Барбру Бюлинд была неожиданной и пугающей. Она закрыла лицо руками. Она сделала это, чтобы скрыть, как охватившее ее сначала непритворное удивление уступило место яростной ненависти. Хотя слова и голос все равно выдавали ее.
— У нее был рак? Вы говорите, неизлечимый рак? Ах ты, старая злая кошка! Ты не сказала мне даже этого!
— Предлагаю надпись на траурную ленту: «Старой злой кошке от горячо любящей ее Барбру», — пробормотал я, когда мы опять зашагали по Тайной тропе, увертываясь от цепких зеленых лап хвои.
Министр ничего не ответил. Он вывел из разговора совсем другое.
— Салфетка! — раз за разом восклицал он, подобно веселому герольду танцующих птиц и насекомых. — Какая волшебная, удивительная деталь! Чтобы распутать это дело, нам нужны именно такие детали! Убежден, как только мы поймем, зачем понадобилась убийце салфетка, он сразу окажется у нас в руках. Убийца сделал оригинальный и сугубо личный ход, и правильная дешифровка его неминуемо выведет нас на злодея. Представь себе: убийца стреляет в Беату, бросает ружье на диван и срывает, прежде чем скрыться под покровом ночи, салфетку с журнального столика. Спрашивается: зачем? Какая причина побудила его унести салфетку? Попробуй разгадать!
— Да, действительно! Если верить фрекен Бюлинд, салфетка не стоит ничего. Может, она обладает скрытой ценностью, о которой не подозревали ни Барбру, ни продавец? — набравшись храбрости предположил я.
— Может, это — ценнейшее древнее восточное полотенце? — охотно поддержал меня Министр.
— Лоси мало известны на Востоке, — едко возразил я.
— Или образец старинного скандинавского рукоделия, выкраденный из какого-нибудь норвежского музея? — фанатично продолжал он. —Может, в салфетке что-то скрыто? Под вышивкой?
— Конечно! Наркотики!
— Да! Или ишгаш!
— Гашиш?
— Ну, — с раздражением сказал Министр, — иногда учитель из тебя так и прет. Не придирайся!
— А может, мы имеем дело с убийцей-маньяком? — сделал я отвлекающий ход.
— Тогда проходить мимо Хюго Маттсона мы просто не имеем права! — с энтузиазмом воскликнул Министр. — Хотя... это его алиби! Черт побери Янссона!
— Давай на минуту оставим салфетку в покое! Имелись ли у фрекен Бюлинд побудительные причины для убийства? Да! — поспешил ответить я, поскольку считал вопрос легким. — Все дело в наследстве. Сколько она получит, я не знаю, но определенно речь идет о немалой сумме. И я абсолютно уверен — если в этом мире можно еще во что-то верить — она ничего не знала о болезни своей тети!