Министр и смерть
Шрифт:
— Не горячись! Конечно, он нам поверил!
Я еле тащился по Тайной тропе, тяжело опираясь на мою трость. Оптимизма Министра я не разделял. Естественно, у человека, регулярно два дня в неделю обманывающего парламент своей страны и тем не менее каждый раз побеждающего при голосовании, чувство реальности притупляется: он теряет способность правильно оценивать реакцию людей на те или иные свои действия. Профессор Хаммарстрем, конечно, не поверил нам. При поспешном отступлении через сад, оборачиваясь, я видел мелькавшее рядом со шторой в окне его перекошенное лицо: на нем было нарисовано все, что угодно, но никак не доверие.
Я был зол и подбирал подходящие слова — убийственные, глубоко разящие, ранящие слова,
— Ничего удивительного, человек, занятый каждый день преобразованием нормального общества в социалистическое, такой человек, конечно, считает своим естественным правом врываться в чужие дома, совать свой нос в чужую переписку, кататься по чужим кроватям и... и...
Тут голос изменил мне.
— Не по кроватям! Мы лежали под! Что касается социализма, то не надо понимать его слишком буквально. Знаешь, что сказал на днях премьер-министр? Параграф о построении социализма мы оставили в программе только для молодых, штурмующих небеса радикалов и наших заслуженных ветеранов. С социализмом дело обстоит точно так же, как с товаром, на этикетке которого написано: «Со скидкой — для детей и престарелых». Как ты думаешь, может, убийца — Кристер Хаммарстрем?
Я ничего ему не ответил.
— Ладно, не сердись! Сваливать все на тебя и в самом деле было нечестно. Да и несправедливо тоже. У тебя никогда не было судорог? Не знаю, откуда это я взял? Просто меня осенило, как это бывает в риксдаге. Извини!
Я не принял протянутую мне руку.
— Обещаю в дальнейшем вести себя лучше! Я не буду больше без ордера входить в чужие дома. Конечно, за исключением тех случаев, когда это станет абсолютно необходимо!
Он остановился.
— Понимаю, тебе это неприятно, мучительно. Как называется то общество, о котором ты всегда говоришь? То самое, что не сводит концы с концами? Кажется, Историческое? Положим, что я, так сказать, в качестве примирительной жертвы выделю им деньжат? Сотни тысяч хватит? Конечно, от «спонсора, пожелавшего остаться неизвестным», чтобы их не компрометировать?
Я взглянул на него. Раскаяние, по-видимому, было чистосердечным.
— Ты не должен... Впрочем, никому от этого хуже не будет. Только не больше чем пятьдесят тысяч крон. Ни одним эре больше! Перекармливать общества так же опасно, как и людей.
— Я считаю, он вел себя, как типичный убийца, — с энтузиазмом и знанием дела заявил Министр. — Перед убийством он нервничал и помалкивал. Я наблюдал за ним у Магнуса и Сигне. А сегодня, когда дело сделано, он стал не в меру словоохотлив. Он, должно быть, застрелил Беату в половине девятого, а потом через десять минут появился у Евы Идберг, ему даже не пришлось бежать. Ты же помнишь, они договорились встретиться незадолго до половины девятого. А он-то пришел к ней без двадцати девять! О том, что Беата умерла через несколько минут после половины девятого, мы знаем только с его собственных слов. Судебный же врач дал более широкие временные рамки: по его мнению, она умерла в промежутке от без четверти восемь до без четверти девять. Конечно, нужно учесть, что он осматривал труп на час позже, чем Кристер. Если убийство совершил Кристер, то у него есть все причины отнести его на как можно более позднее время. Тогда у него есть алиби, которое готова подтвердить Ева. Тень в саду, по-видимому, вещь реальная, потому что тут показания их обоих совпадают, но тень могла оказаться человеком, попавшим туда случайно. Или, может быть, Беата пригласила к себе не одну только Еву?
— Что он от убийства выгадывает?
— Может, он — ее наследник? Старые больные дамы иногда оставляют деньги своим врачам.
— В таком случае, зачем ему убивать человека, все равно обреченного на смерть? Он ведь знал об этом.
— Или, может, роковую роль здесь сыграло письмо Беаты Еве Идберг. Кроме них двоих, Кристер, наверное, единственное лицо, о письме знавшее. Может, Беата пронюхала о Кристере что-нибудь неблаговидное, и он опасался огласки — того, что она захочет довериться Еве Идберг? Или, может, он кого-нибудь отравил и боялся разоблачения?
— Она бы доверилась врачу, подозреваемому в отравительстве?
— Как знать. Здесь на острове привередничать не приходится.
— Если она хотела о чем-то сообщить, почему она обратилась к Еве Идберг, которую едва знала, а не к племяннице, Магнусу или Сигне — своим старым друзьям?
— Но если она хотела рассказать об этом как раз постороннему человеку?
— И еще учти, ружье похитили раньше, чем профессор узнал о приглашении Евы к Беате.
— Он — предусмотрительный и методичный человек.
Я вздохнул.
— Сколько еще дачников здесь живет? Семь или восемь? Скоро ты наверняка докажешь, что каждый из них совершил убийство. И следующим летом будешь жить здесь один на пустынном берегу в компании только твоих собственных детей. Впрочем, и их общества больше чем достаточно.
— Но, если говорить серьезно, — продолжал я, — в поведении профессора в вечер убийства тебя ничто не настораживает? Подумай как следует! Он — врач-хирург. Каких бы успехов он ни достиг, ему, наверное, не раз доводилось видеть смерть под скальпелем на операционном столе. Он сам признался, что не испытывает в связи со смертью фру Юлленстедт особенного горя; заметь, кстати, он всегда называет ее фру Юлленстедт, а не тетя Беата! Тем не менее — и это самое удивительное! — смерть ее, когда он находит ее мертвой, производит на него такое сильное впечатление! Ева Идберг сказала нам, как он мертвенно побледнел, упал на стул и чуть было, по ее словам, не потерял сознания. Даже если она преувеличивает, есть все основания полагать, что он был глубоко потрясен. Чем?
Министр присвистнул:
— Ты хочешь сказать, это было убийство, совершенное из милосердия? Возможно! Кристер знал, что Беата проживет всего несколько месяцев и что они будут для нее мучительными. Может, она сама попросила его об этом?.. Мне показалось, он свободнее и легче заговорил о ней после того, как сказал, что теперь она избавлена от боли. Ты это тоже заметил? Но зачем он сказал нам, что знал о ее болезни? Правда, это все равно выплыло бы на свет божий и стало бы известно от ее врача в городе или как-то иначе. А потом, когда он опять пришел к ней на этот раз уже с Евой Идберг, он вдруг понял, что наделал и чего это будет стоить ему самому. Тут у него и происходит нервный срыв.
— Нет, — сказал я, — вряд ли дело происходило именно так. Врачу, хочешь не хочешь, приходится становиться свидетелем страданий и мук, со временем он привыкает к ним. И потом, его и Беату не связывали тесные отношения. Его реакция объясняется другим.
— Чем же?
— Может, — пробормотал я, — может, он увидел в саду не просто тень? Вспомни, он — один из лучших стрелков страны! «Твердая рука и зоркий глаз», — ты сам говорил. Я считаю: он хорошо рассмотрел человека или узнал его или ее по характерным движениям, возможно, по походке. Когда он затем обнаружил мертвую Беату, он тут же понял, кого видел несколько минут назад. Нервный срыв произошел с ним не оттого, что он обнаружил убитую, нет, он открыл для себя в этот момент, что знакомый, которого он только что видел, — убийца!
Губернатор обихаживал лопатой садовую дорожку. Работал он весьма оригинальным и бессистемным образом. Воткнув лезвие лопаты в травяную кочку, он нацеплял свое долговязое туловище на ее черенок и, сощурившись, устремлял свой взор вперед, словно выискивая вдали объект следующей атаки, что было совершенно излишне, поскольку стоял он в самой чаще разросшихся на дорожке травяных джунглей. Наметив следующую цель, он снимал туловище с лопаты, проходил несколько шагов вперед и снова принимался за работу. Естественно, садовая дорожка под его рукой постепенно приобретала вид сильно драной кошачьей шкуры.