Министр и смерть
Шрифт:
А я подумал про себя, что скорее всего у него и не было такой возможности.
— Мы прошли тропинкой до шоссе, а потом по шоссе до самого дома фру Юлленстедт и нигде никого по дороге не встретили. Помню, когда мы вошли через калитку в ее сад, у меня промелькнула мысль, как странно, что над дверью не горит лампочка. Беата всегда включала ее, когда ждала гостей.
Тут Кристер схватил меня за руку, и так крепко, что мне стало больно. «Тише! — прошептал он, и я остановилась. — Там кто-то есть! На пороге! Нет, его уже там нет... Кто-то проскользнул вдоль стены! Ты видела?» Я прислушивалась и глядела во все глаза, но видела только
Мы еще постояли там. Теперь меня охватил настоящий испуг. По шоссе сюда мы шли в сумерках, но здесь, среди деревьев, стояла почти полная тьма. И дом стоял так одиноко и... как-то угрожающе, виднелась только узкая щелочка света в окне поверх шторы.
«Это — не фру Юлленстедт, — прошептала я, пытаясь хоть что-то сообразить, — она не ходит так быстро. Да и что ей могло здесь понадобиться, в темноте?»
«Наверное, нам лучше зайти в дом вместе и посмотреть, не случилось ли там чего», — сказал Кристер.
Он и в самом деле казался очень обеспокоенным.
Наружная входная дверь была закрыта, но не заперта. Свет в маленькой прихожей не горел. Дверь в гостиную стояла открытой... Я никогда не забуду, как она глядела на нас. У нее был такой разозленный вид, словно мы против ее воли вломились к ней в дом. Хотя, можно сказать, мы действительно проникли к ней в дом без разрешения. Горела только одна лампа, стоявшая возле; свет от лампы падал на лицо, и посередине во лбу... Да, конечно, я закричала, а Кристер подошел к ней. Но уже ничего нельзя было сделать. Даже врачу. Он опустился рядом на стул с побледневшим, белым как мел лицом, и я подумала, вдруг и он упадет в обморок! Но он, слава богу, справился с собой и сказал, что нужно позвать полицию. А я сказала ему, что мы, наверное, видели убийцу, когда стояли перед домом, и Кристер вышел с карманным фонариком в сад, но, конечно, никого там не нашел. Потом он проводил меня до самого дома, я боялась идти одна. Все это было очень страшно: дырка во лбу и то ярко-красное, липкое, что стекало по ее лицу... Но мой малиновый сок вы должны попробовать обязательно!
Ярко-красная, липкая, вытекавшая из графина жидкость вызвала у меня только судорогу отвращения. Я, наверное, непроизвольно вскрикнул, увидев ее, и Ева тут же участливо спросила, не укусило ли меня какое-нибудь зловредное насекомое? Я решил не объяснять ей, что мне нехорошо, что сок вреден для моего желудка. Вместо этого, я как бы нечаянно опрокинул стакан, совершив тем самым недальновидную глупость, поскольку в графине еще оставалось сколько угодно сока. Мне налили новый стакан и предложили водянистую, бесформенную булочку. Министр, обожающий сладкое, как все дети, просто сиял: до полного счастья ему не хватало только хоботка для высасывания нектара, как у насекомого.
— Да вы, господа, не считаете ли, что сок слишком приторный?
Министр учуял, куда дует ветер, и с чрезмерным пылом заявил, что не считает ничего подобного.
— Обычно я угощаю своих гостей сидром. Но как раз в прошлом сентябре, когда я собралась снимать яблоки, буря поломала мою лучшую яблоню. Взгляните сами! — И Ева указала рукой на узловатую, обезглавленную великаншу, стоявшую прямо перед фасадом дачи. — Я оберегаю на яблонях даже самые маленькие веточки и, снимая яблоки, всегда пользуюсь моей ужасно шаткой и опасной садовой лестницей: прошлым летом я и в самом деле рухнула с нее, правда, в тот раз я красила дом — сами понимаете, при моих невеликих заработках и отсутствии счета в банке все приходится делать самой — просто чудо, что я не сломала тогда шею! Хотя нет, тут есть и моя собственная небольшая заслуга: я занимаюсь гимнастикой и довольно сносно владею своим телом. Конечно, для моих лет.
Она сделала паузу и тряхнула головой со смехом, который следовало бы назвать фривольно-вызывающим. Смех ее, однако, оставил меня безразличным: нахохлившись, я сидел над своим стаканом алого сока и безучастно наблюдал, как Министр энергично протестовал, опровергая ее последние слова, и хорошо поставленным голосом, хотя и довольно бессвязно, стал вдруг припоминать другие случаи, свидетельствовавшие в пользу уникальной гибкости хозяйки дома.
Понемногу, однако, как вода в пору отлива, воспоминания убывали. Министр допил стакан до дна и поднялся.
— Кстати, о тени в саду Беаты. Вы распознали, кто это был? И на кого тень похожа больше — на мужчину или на женщину? Высокого роста или низкого?
На загорелом лбу нашей собеседницы появились морщинки озабоченности.
— Нет, я не помню. Там было темно, и я не очень хорошо видела. Не видела ничего определенного. Это была... просто тень.
На этот раз в ее круглых голубых глазах промелькнула новая искра.
Внезапное предчувствие опасности?
— Ты думаешь, она способна на это? — спросил Министр, когда мы снова оказались на тропинке.
— Способна на что?
— Естественно, на убийство Беаты!
Все мои усилия представить себе Еву Идберг в роли хладнокровного убийцы окончились безрезультатно, о чем я и объявил ему.
Но Министр не сдавался и продолжал:
— Она вполне могла убить Беату примерно в восемь — согласно показаниям судебного врача, Беата умерла в промежутке от без четверти восемь до без четверти девять, — а потом успела бы добежать до дома, чтобы спокойно ожидать там Кристера Хаммарстрема.
— А темная фигура, выскользнувшая из дома? Кому принадлежит она, если не убийце?
— Боже мой, да кому угодно, кто проходил мимо, а теперь боится сказать об этом. Может быть, Барбру. А может, какому-нибудь мальчишке, воровавшему в саду яблоки.
— Кроме того, умеет ли Ева Идберг обращаться с ружьем?
— Умеет. Мы все участвуем в соревновании по стрельбе, которое каждый год устраивает Хюго Маттсон. Естественно, все, кроме Маргареты.
— Логично. Во всем, кроме одной детали. Конечно, самой пустяковой, ничтожной детали. Зачем понадобилось Еве убивать Беату?
Министр нахмурился.
— Да, деталь, конечно, немаловажная. Если они действительно, как она сказала, почти не знакомы друг с другом. История с письмом, во всяком случае, странная. — Министр задумался. — Как могла старая и, можно сказать, нелюдимая Беата пригласить к себе почти незнакомого ей человека, к тому же пригласить так поздно — в девять вечера! Без всяких видимых причин. Нет, наличие письма указывает, что между ними существовали какие-то отношения. Письмо, возможно, содержало в себе угрозу или своего рода предупреждение. Может, поэтому она решила разделаться с его отправителем?