Министр и смерть

Бальдерсон Бу

Мы считали, что Беата написала письмо Еве Идберг с просьбой прийти к ней домой вечером. Графологи убеждают нас, что и письмо и адрес на конверте написаны рукой Беаты, и они абсолютно правы. Ошибаются не они, а мы. Беата никогда не писала письма Еве. Это убийца послал письмо.

Мы считали, что убийца боялся свидетелей, которые могли его изобличить, и поэтому хотел убить их. Это неверно. Он (или она) сам позаботился о том, чтобы у его преступления были свидетели.

Мы были уверены, что видели и слышали, как стреляли в Кристера Хаммарстрема с берега. И это неверно. В него действительно стреляли, но стрелок не находился на берегу.

Мы считали, что убийца прошел домой среди бела дня через охраняемый полицией лес, имея при себе ружье, которым позже он воспользовался, чтобы убить Еву. Это неверно. Убийца не проносил ружья домой среди бела дня.

Мы считали, что убийца пошел на ужасный риск, выстрелив в Еву в окружении сотен охотившихся на него полицейских. Это тоже неверно. У полиции не было ни малейшей возможности схватить его в тот вечер.

Мы считали, что убийца выстрелил в Еву с опушки леса. И это неверно. В нее он, конечно, выстрелил, но не из леса и не с его опушки.

Мы считали, что убийца нечеловечески умен и хладнокровен и что его невозможно перехитрить. Это неверно. Он открыто на глазах у свидетелей совершил покушение на жизнь человека. И у нас есть все доказательства, какие только могут потребоваться, чтобы доказать его причастность к убийствам. Он почти что признался в них сам.

Министр умолк, теребя пальцами крошечный синий лепесток колокольчика, играя с ним, как с доводами за и против.

Муха жужжала и билась о темное, залитое блестящими каплями дождя оконное стекло.

Министр сидел на краю стула, обхватив локтями его спинку, и, казалось, весь сжался, готовясь к прыжку. Его рот был полуоткрыт, я слышал неровное, прерывистое дыхание.

С лица Стеллана Линдена исчезли краски. Пропала и обычная мина презрительного превосходства, лицо выражало только неуверенность и замешательство.

Рядом на диване сидела Барбру Бюлинд. Руки ее покоились на коленях. Но ногтями одной руки она терзала плоть под ногтями другой, ногти впивались в кожу, раздирали пальцы, как алчные клювы, до крови...

Внимал словам Министра и Кристер Хаммарстрем. Он слегка наклонил голову на плечо, и сейчас в его глазах появилось нечто большее, чем просто апатия.

Удивление, оторопь, страх — мы реагировали, казалось, одинаково, и все напряженно и неотрывно глядели на Министра, ожидая услышать от него то, что должны были наконец услышать.

Мы ждали от него последнего, окончательного приговора — слов, которые объяснили бы необъяснимое.

Министр поднял взгляд и перевел его со своих теребящих лепесток пальцев на Стеллана Линдена, сидящего прямо перед ним на диване. Потом медленно, словно бы с большим усилием и неохотой перевел взгляд в дальний угол на Кристера Хаммарстрема.

Теперь Министр обращался к нему одному:

— Сегодня утром я уже знал, что это ты убил Беату и Еву. А сейчас я знаю, как ты их убил.

28

Кристер Хаммарстрем не отвечал.

Он, казалось, еще более сжался и почти исчез в своем кресле.

Капли дождя, ударяясь об окно, стекали по нему вниз, и под этот неслышный аккомпанемент тихо и поначалу с видимым усилием Министр заговорил:

— Я стал догадываться об истине, начиная с момента, когда вдруг понял, почему исчезла салфетка из дома Беаты. Зачем она понадобилась убийце? Никакой особой ценностью она, по-видимому, не обладала. И все-таки она ему для чего-то понадобилась! Может, для того, чтобы стереть отпечатки пальцев? Нет, вряд ли. Ведь наверняка он работал в перчатках. Или, может быть, в комнате, где произошло убийство, случилось что-то непредвиденное? Что-то, что заставило его использовать эту салфетку? Может, он измазался кровью? И хотел стереть ее? Но он стрелял в Беату с расстояния четырех-пяти метров. Или, может, он поранил себя или... Нет, это невозможно, этого не может быть! И все же! Это объяснило бы некоторые странные обстоятельства... И тут я понял: Беата, должно быть, сама выстрелила в убийцу и ранила его, а он сорвал со стола салфетку и перевязал ею рану. Вот чем объяснялось суровое, решительное выражение лица Беаты. «Она выглядит как солдат, павший на поле боя», — сказал адъюнкт Перссон. Вот почему так странно вел себя Кристер в тот вечер. «Он молчал, сжав зубы, и не говорил ни слова», — так рассказывала нам Ева. Отсюда и тот приступ слабости, охвативший его, когда он вернулся в комнату убийства вместе с Евой, — прогулки туда и сюда по лесным тропинкам в темноте раненому легко не даются, и у него, должно быть, адски болела рука. Страдальческий вид профессора в последующие дни, который мы приписывали его чрезмерным трудам садовода, тоже объяснялся ранением. Беата, конечно, не преминула воспользоваться ружьем, я должен был это понять, когда Хюго Маттсон, раздавая нам перед соревнованием ружья, напомнил, что фру Юлленстедт всегда имела дома оружие.

Но почему в тот вечер, когда ее убили, оно лежало у нее наготове? Неужели она предчувствовала свою судьбу? Нет, вряд ли. Она опасалась непрошеного гостя. Как мы и предполагали, она поняла, что кто-то обыскивал ее дом. И посчитала, что это скорее всего была Барбру — ей единственной она доверила ключ — или же Стеллан Линден, искавший нужные Барбру для диссертации литературные материалы. Беата ведь наотрез отказалась предоставить их племяннице. Ранее в тот же день — последний в ее жизни — она потребовала свой второй ключ обратно и весьма недвусмысленно запретила все дальнейшие необъявленные визиты в свой дом: «Приходи, когда я дома, я сама впущу тебя. Никаких других посещений я не потерплю! Ты знаешь, что я говорю серьезно. И передай это тому, кто, как кажется, этого не понимает!» Мы знаем, что она потребовала от Сигне назвать себя, когда Сигне приходила к ней раньше. Если бы в дверь постучал Стеллан Линден, она бы ни за что его не впустила. «А как поведет он себя в таком случае?» — наверное, спрашивала она сама у себя. И она твердо, как зеницу ока, решила защищать самую любимую, дорогую для нее часть своей собственности и поэтому положила рядом с собой в гостиной ружье.

Министр на мгновение прервал свою речь и кинул быстрый взгляд в угол на Кристера Хаммарстрема.

— Когда в вечер убийства ты постучал к ней в дверь, требование назвать себя застало тебя врасплох — ты ведь не был у нее с тех пор, как приходил вместе со всеми поздравлять с днем рождения. По понятным причинам ты не мог долго стоять на пороге, выкрикивая свое имя, — Беата была почти глуха. Поэтому ты использовал отмычку, которой, несомненно, запасся заранее. Со своего кресла в гостиной Беата вдруг видит, как открывается запертая дверь. Она слышит мужской голос, а поскольку ключа от ее дома у посторонних быть не может, приходит к выводу, что в дом ломится малосимпатичный Стеллан Линден, чтобы насильно отобрать у нее бумаги. Беата гневается, возможно, она выкрикивает предупреждение, но не слышит, что отвечает ей ее доверенный врач, и не узнает его тоже, поскольку видит перед собой на пороге только тень — в прихожей сумрачно, а в гостиной горит только одна лампа. Тогда она стреляет в тень и попадает тебе в левую руку. Ты поднимаешь ружье и убиваешь ее наповал. Замечаешь на столе салфетку, срываешь ее и перевязываешь салфеткой рану — любой ценой ты должен скрыть, что здесь, в доме, произошла перестрелка и что убийца получил ранение. Ты, наверное, с самого начала хотел отвлечь подозрения полиции от дачников, взломать замок, устроить в комнате беспорядок, украсть деньги и вообще создать в доме у Беаты антураж убийства с целью ограбления. Но ты был или слишком шокирован болью и неожиданностью отпора, или не осмелился ничего трогать из боязни оставить, несмотря на перевязку, следы крови. Прежде чем бежать, ты забрал с собой ружье Беаты и пулю, прошедшую через руку насквозь и ударившуюся о каменную кладку дымохода. Дома ты делаешь новую перевязку — уже поосновательнее — и приходишь в 20 часов 40 минут — на пятнадцать минут позже назначенного срока — к Еве Идберг. Она видит, что ты бледен, суров и неразговорчив, но находит этому естественное объяснение — ты злишься из-за того, что она заставила тебя сопровождать себя к Беате.

Но зачем ты убил Беату? Ты ведь убил ее не с целью самозащиты. Ты пришел к ней, чтобы ее убить.

Я убежден, у тебя не было особых причин убивать ее, и как раз отсутствие их сыграло во всем этом роковую роль. Примерно год ты планировал и готовил убийство другой женщины — Евы Идберг. Полную и истинную причину, толкнувшую тебя на это убийство, можешь, наверное, объяснить только ты сам, я же лишь предполагаю, что оно связано с какой-то любовной историей в прошлом: вполне вероятно, Ева шантажировала тебя — чем еще можно объяснить, что она смогла сравнительно недавно купить дом и роскошный автомобиль, хотя жила только на зарплату? А вот что мы знаем точно — Ева купила здешнюю дачу два года назад и уже тогда была знакома с тобой и периодически работала в той же клинике, где и ты. Мы знаем также, что ты не скрывал своего раздражения, когда видел ее в местном обществе или слышал упоминания о ней в разговоре. «Он такой раздражительный и нервный последнее время, — говорила она о тебе еще до убийства Беаты и добавляла: — Но меня он слушается». Она шантажировала тебя скорее всего той автомобильной аварией, случившейся четыре года назад, в которой погибла твоя жена. Ты был за рулем, когда, сделав опасный поворот, твоя машина столкнулась с автомобилем, ехавшим, согласно твоим показаниям — других свидетелей в живых не осталось, — по неправильной, по той же, что и ты, полосе дороги.

По-видимому, ты пытался убить Еву еще прошлым летом. Она рассказывала, как под ней сломалась лестница, когда она красила дом, — возможно, лестница сломалась не случайно. Возможно, ты заготовил для нее еще пару подобных «несчастных случаев». К счастью, все они кончились ничем — Ева была, и она охотно гордилась этим, сильной и хорошо тренированной женщиной. И поскольку она отличалась к тому же поразительной жизнерадостностью, ты не мог рассчитывать на то, что инсценированное «самоубийство» или же отравление лекарством не вызовут подозрений. Ты понял, тебе остается только одно — прибегнуть к открытому, незавуалированному насилию.