Министр любви [сборник рассказов]

Самые беззаботные дни мои прошли в этой стране, в дикие времена…

Как неотъемлемой частью Калифорнии является апельсин, а Копенгагена — «Русалочка», так неотъемлемой частью Рижского взморья пятидесятых годов был Мишка Зовша.

Он стоял в конце улицы Турайдас, у её выхода к заливу, словно памятник, в синих нейлоновых плавках, с голубой тетрадью под мышкой.

Я говорю «в плавках», потому что всегда видел его летом — зимой он, вероятно, стоял

Зовша был сутул, одно плечо выше другого, руки сложены на впалой груди.

— Привет славным питерцам, — приветствовал он меня и медленно раскрывал тетрадь.

— Пункт 234: — «Блондинку клей утром, брюнетку вечером».

Он загадочно улыбался. — Пункт 937: «Люби меньше, но дольше!»

Улыбка становилась еще загадочнее, тетрадь закрывалась…

Каждое лето, когда я приезжал из сырого Питера на Рижское взморье, Зовша встречал меня очередной сентенцией. Уже много лет он придумывал их и записывал в свою тетрадь — на пляже все его называли «министр любви». Когда возникал какой-либо сомнительный вопрос — все бежали к нему.

— Зовша, — кричал Зорик, — что делать? Элеонора не даёт!

— Сколько времени встречаетесь? — спокойно интересовался Зовша.

— Две недели.

— Цвет волос?

— Шатенка.

— Где конкретно не даёт?

— Да нигде, — нервничал Зорик, — ни дома, ни на пляже, ни в лесу.

— Случай классический, — Зовша открывал тетрадь. — «Пункт 766, — читал он. — Если шатенка после двух недель не даёт ни дома, ни на пляже, ни в лесу — пробовать в воде».

Тетрадь возвращалась под мышку.

— В 16 градусах? — ужасался Зорик.

— Температура не указана, — говорил Зовша.

Зорик тут же тянул Элеонору в воду.

— Ночью, — кричал через весь пляж Зовша, — ночью!..

По пляжу он ходил, как царь Соломон, оглядывающий свои владения.

Он бросал быстрые взгляды на женщин и тут же что-то заносил в тетрадь.

К нему подходил Люсик — лучшие мускулы пляжа.

— Зовша, — начинал он, — помнишь ту, с высокой жопой?

«Министр» не любил грубых слов.

— С высоким тазом? — поправлял он, — москвичка? Кандидат педагогических наук?

— Да, да!

— В чём проблема?

— Крутит «динамо».

Люсик был возмущён — ему? С такими бицепсами!

— В «Лидо» водил? — спрашивал Зовша.

— Три раза!

— Странно, — Зовша вздыхал. — москвичка, кандидат… — он начинал листать тетрадку. — А что заказывал?

— Салат из огурцов, хек под маринадом, бутылку «Фетяски».

— Ничего удивительного, — отвечал «министр», — нарушение пункта 875: «Москвичке — кандидату бери котлеты «по — киевски» и «Киндзмараули».

— При моей зарплате? — удивлялся Люсик.

— Тогда возьми счетовода из Тирасполя, — советовал Зовша, — пойдёт и хек.

И тут же из своей жалкой зарплаты отваливал на котлеты.

— Держи! И привет кандидату!..

«Лидо» в те годы был самым шикарным рестораном. Там сиживал и певец Вертинский, и закройщик Баренбойм, дирижер Кондрашин и врач Цукельперчик, чтоб попасть туда надо было записываться за месяц, каждый день отмечаться, и только потом пить коньяк «Греми» и лакомиться белугой.

Все знали, что таких ресторанов всего два — один в «Дзинтари», другой — на Елисейских Полях. Никогда раньше я этого ресторана на Полях не видел, а годы спустя шикарный «Лидо» показался мне сельским сараем. Но в то далекое время я попадал в «Лидо» только благодаря моему дяде, красавцу, герою Сталинграда, чья шевелюра

развевалась на рижских брегах.

Дядька в развалку подходил к метрдотелю, широко лобызал его, затем произносил загадочную фразу: «Этот со мной», кивая в мою сторону, и нас безропотно пропускали. Однажды дядьку обозвали жидом.

Он дрался отчаянно — в подонков летели бутылки нераскупоренного шампанского и остатки молочного поросёнка. Затем обессиленный дядька заявил, что больше его ноги в этом хлеву не будет.

Дня через три он снова пил там «Греми»…

Несмотря на то, что всё своё свободное время «министр» проводил на пляже, он был отчаянно бел, вял и печален.

«Красивые женщины любят печальных» — значилось в пункте 427.

Каждый год у него имел название — «год грудей», «год бёдер», «год длинных ног».

— Старик, — сказал он мне в то лето, — сезон — гениален! Самые потрясающие бабы, если не считать 48–го. Фигуры — сказочные. Тополь в июле! Это, если хочешь — год фигур!

Он взял меня за локоть: — Пошли!

По асфальтовой дорожке, справа и слева от которой сидели пожилые евреи, мы вышли на пляж — радость моей юности. Я приезжал сюда из ленинградских болот за еврейской речью, за бабушкой, за песчаным берегом, который тянулся на сорок километров, за морем, уходившим в Швецию. За базаром с черникой, за высокими георгинами, губчатыми ракетками и пирожными «памперникель». Я приезжал сюда ночным поездом и в «год грудей», и «длинных ног», и в год «бёдер»!

«Министр любви» проводил экскурсию по пляжу. Песок был тонок.

Солнце — нежно. И море ласково, как голос мамы.

— Главная фигура — вот! — Зовша указал на пустое одеяло, — очки — здесь, она — в море!

— Где?

— За четвертой мелью. Плавает, как дельфин. Лида, Киев, 22 года, рост 176, глаза голубые, рот чувственный.

Он вытянул руку в сторону курортной поликлиники:

— Там, у скамейки, Оля с Кирой, близняшки, студентки, динамистки. Шесть раз водили в «Лидо» — пустэ майсе… Раскладушка в воде, видишь? На ней Наталия, балерина, таз выше головы, когда идёт — качает!