Минск 2200. Принцип подобия
Шрифт:
Им повезло: распределение обогнуло третьей дорогой, не отослали в соседние города — портовый и пропахший рыбой Веллум, сонный Аратор или вовсе на остров, некогда звавшийся Британией, остров Ллайен, огрызок империи Эсколер и цивилизации. Магниты-элита столицы — достойная судьба, даже Целест доволен ею, не говоря уж о безродном парне из Северных Пределов. Рони нравился мегаполис — мобили вместо мосластых кляч, электрическое тепло вместо нарубленных сосен; Целест сдержал и обещание «повеселиться», только повел напарника не в разнузданный Пестрый Квартал, а в парк аттракционов. И не ошибся: Рони потратил немало монет на «русские горки», комнату
Труднее оказалось с прямыми обязанностями. Поначалу Рони зажигал узкие деревянные щепы-лучины в память о каждом призванном — «они ведь были людьми», но полгода-год спустя ритуал поблек, стерся, как истоптанные башмаки; и он прекратил отдергиваться, выхватывая среди отключенных знакомые лица. И переступал через разодранные, словно после разрыва динамита, куски призванных Целестом. К торопливому, смешанному с брезгливостью страху привык тоже.
Вот и сейчас — официантка в коротком, несмотря на прохладу, платье цвета корицы принесла им пряное розовое вино и жаренную в сухарях утку, а получив за расторопность чаевые — не улыбнулась, как улыбалась обычным посетителям; ретировалась.
Они сняли залитые кровью мантии, но браслеты-передатчики выдавали Магнитов. Целест звякнул серебром о бокал.
— Вербена… скоро ее выступление. Ты пойдешь?
«А Элоиза там будет?» — едва не спросил Рони, и едва не подавился ломтем картофеля. Во-первых, разве Вербена появляется без названой сестры? Во-вторых…
— Конечно.
— Сестрица по секрету доложила… Сейчас, погоди, припомню, как она это сказала… «Будет настоящий фурор, мы встряхнем наше болото», — продолжал Целест. К их столику подлетело несколько воробьев — в отличие от людей, птицы не страшились «садистов и мозгожо-ров». Целест щедро отсыпал крошек. — Я и не сомневаюсь. Вербена — всегда залог фурора… иногда чересчур.
Он добавил последнее с легкой тоской, будто промелькнуло облако по кристальному августовскому небу. Вербена — танцовщица из бара «Кривоногого Джо», маленькая Дафна и испуганное дитя, ныне она — дива, прима и истинное чудо Виндикара. Чудо без примеси крови или безумия.
Ее проверяли много раз, но дара не выявили — самый обычный человек. Вольнодумцы, книгочеи-еретики шептались: наконец-то талант от Бога, а не бесовы отродья (под отродьями, безусловно, подразумевались Магниты). Вербена — имя, произносимое Виндикаром и самой империей Эсколер как имя богини, воплощенной красоты.
Они же оставались просто… друзьями.
Они общались вчетвером, и Целест порой поддразнивал танцовщицу, а она безжалостно мстила, не гнушаясь кусаться и царапаться. Рони и вовсе считала чем-то вроде немногословного слуги, правда, не боялась «картинок», которые тот охотно показывал. «У тебя в голове фильмы?» — спросила как-то Вербена, и Рони пожал плечами. «Они у каждого, — вместо напарника объяснил Целест. — Только мистики умеют ими делиться».
Но вскоре девочке наскучило дергать Рони за рукав «покажи еще чего-нибудь» — реальный мир предоставлял куда более богатый выбор, и в отличие от «картинок» его дозволялось трогать и пробовать на вкус. Рони не навязывался.
К тому же не Вербена занимала целый «склад» фильмов-в-голове. О нем Рони молчал отдельно.
— Они звали нас сегодня, — сказал Целест.
«Хороший вечер, — лениво потягивал вино Целест, — черт с ними, с постановлениями и правилами».
— Уже поздно, — заметил Рони.
— Элоиза упоминала тебя. Кажется, ты ей нужен… в смысле помощи, — не удержался Целест, и его куснула совесть. Говорят, человек способен бесконечно наблюдать изгибы открытого пламени, Элоиза была таким пламенем для Рони. Он охотно позволил бы жару сорвать с себя кожу, плоть и опалить до костей, до черно-серебристого пепла. Еще Элоиза была — горьким медом, а он — увязшим всеми лапками и слюдяными крыльями трутнем.
— Я?
Вид у мистика сделался дурацкий: моментально отвернулся изучать воробьев, покраснела даже шея, и высветились тонкие волосы чуть ниже затылка. Как всегда, стоило упомянуть Элоизу. В присутствии девушки Рони вовсе играл роль шута при королеве; лучший шут — тот, кто серьезен, кто веселит не натужным юмором, но каждым жестом и взглядом. Совесть Целеста периодически потрясала кулаками, но удержаться от фырканья в рукав он не мог: романтичные сопли забавны в принципе, а уж в исполнении неуклюжего увальня…
А он? Целест мысленно прогнал саркастичную совесть, как назойливого (рыжего, разумеется) кота: я не бегаю за Вербеной хвостиком, мы на равных, а то и наоборот — Вербена за мной увивается, по-девчачьи, в стиле «ну и катись отсюда», однако Целест старше на пять лет и понимает то, чего не понимает пока сама Вербена.
— Именно, ты. Может быть, даже наградит. Как насчет поцелуя в щечку? — Целест молился, чтобы не заржать, а Рони пожал плечами на беззлобную насмешку. Он не обиделся: привык за столько лет. Целест прав — ерунда все это…
— Почему бы и нет? Пойдем. Только дай доесть утку: за нее все равно заплачено.
Целест все-таки рассмеялся — теперь уместно. Он раздавил окурок в листообразной пепельнице, вытянул длинные ноги, пошевелил носками кроссовок. С реки тянуло прохладой, но вино грело изнутри. Когда никотиновый дым рассеялся, он втянул терпкий осенний воздух.
Из кармана вывалился баллон нейтрасети. Официантка несла счет, чинно вышагивала на каблуках, она отскочила от безобидного блестящего цилиндра, будто от гранаты с сорванной чекой. Целест лучезарно улыбнулся миловидной шатенке в мини-платьице — жаль, так боится Магнитов; вернул «необходимую предосторожность» в карман.
— Отличный вечер. Плевать на «разумных» одержимых, — «и целые склады свеженьких отключенных, и что кровь из-под ногтей вычищать не успеваем». — На все плохое — плевать.
9
Они всегда заходили через черный ход, предназначенный для слуг и незначимых просителей. Помимо того что Целесту не хотелось бы наткнуться на какого-нибудь расфранченного аристократа или пузатого чиновника в лаково-пурпурном мобиле и с целым выводком одинаковых, как канарейки в клетках, лакеев возле увенчанных позолоченным гербом-львом ворот, он заботился и об отце. Незачем лишний раз напоминать высшему свету, что сын Адриана Альены — нелюдь и «легальный убийца».