Шрифт:
Мы, измученные тяжелым двенадцатичасовым маршрутом, сидели на спальных мешках в свете костра и фар машины. Не хотелось ни говорить, ни пить, ни есть, хотя на достархане в мисках дымилась форель с белыми, выпученными от жара глазами — ее в наше отсутствие наловил повар Федя, и была водка.
— Что, мужики скисли? — прервал он затянувшееся молчание. — Думать вредно, лучше расскажите что. О водке, например, чтоб пилось веселее, а то как пролеченные сидите.
— О водке?.. — подал голос Юра, продолжая что-то писать в пикетажке. — Есть одна свежая
— С тройной дозой и тремя бутылками к любовнице шел?! Вот мужик! – похвалил покойника Сергей, разбиравший образцы. — У нас на Дарвазе тоже клинический случай был. Поехали за сорок километров за водярой в поселок ближайший, а в магазине — ничего после визита соседей справа, духов даже, не то, что одеколона. Что делать? Пришлось ни с чем возвращаться. А Гришка, геофизик наш, алкаш природный, не вынес такого злодеяния судьбы и с тоски пузырек шампуня задавил (и в нем спирт, оказывается, есть). Ну, едем назад, в лагерь, а у него диарея немыслимая открылась, короче, запоносил, как реактивный. И через каждые триста метров, потом двести, потом сто, канючит:
— Останови, останови, щас вынесет.
К вечеру дело шло, я не выдержал такого издевательства и говорю:
— Ну тебя, Гриша, на фиг! Садись на задний борт!
Ну, сел он, зад наружу перевесив, на задний борт, ну, там где навесная железная лесенка обычно висит, и мы его привязали к ее поручням. Так он там полтора часа двигатель заглушал!
Посмеявшись, мы выпили по пятьдесят, принялись за рыбу.
— Мировой закусон, — проговорил Федя, вычистив тарелку из-под рыбы кусочком мякиша и отправив последний в рот. И, довольно облокотившись на лежавший сзади рюкзак, продолжил:
— Вы тут про нас, алкоголиков, байки травили, а я вам о самой дешевой закуске расскажу. Стою, значит, я как-то однажды у пивзавода, в гадюшнике, в очереди за стаканом бормотухи. Передо мной мужик опрокинул водки двести пятьдесят, но, видно, плохо пошла, и он закуски затребовал. А буфетчик запустил руку за голову, достал откуда-то сухарь замусоленный и в морду ему сунул. Мужик понюхал, понюхал, и пошел довольный, а буфетчик-то пальцы разжал, и сухарь как улетит ему за спину — на резинке он был! Я чуть не уписался! Надо ж такое придумать!
— Ну, теперь, чувствую, должны последовать истории о последствиях чрезмерного употребления внутрь, — продолжил я, разливая по кружкам остатки водки. — Вот одна из них, слушайте:
— Как-то раз на базовом лагере, уже под снегом, устроила наша повариха Зинка день рождения. Бражки наварила — молочную флягу. Ну и нажрались мы до посинения и ватных ног. Еле-еле с привязавшимся Сашкой Сучкиным доползли до моего кубрика. А ночью Сашке худо стало — жажда одолела, застонал, пить просит. Я, сам едва живой, сиплю в ответ:
— Отвяжись, нет у меня воды. А до родника ни мне, ни тебе не доползти…
Сашка не поверил, встал кое-как на ноги, заходил во тьме, на вьючные ящики натыкаясь и тубусами гремя. Гремел, гремел, стучал, стучал, и, к моему несказанному удивлению, нашел таки питье. Это я по характерным звукам, то есть бульканью, понял. Ну, попил он, потом ко мне подошел, сунул в руки банку трехлитровую и говорит победным таким голосом:
— На, попей!
Ну, я взял, пью, жажду утоляю, а в мозгах, изможденных алкоголем, мысль ужом полудохлым извивается:
— Где же он воду-то нашел? Ведь не было, точно не было!
А утром в себя пришел, причем — как стеклышко, и сразу глазами по углам зашарил. И увидел Сашкин источник. И не вынесло меня только потому, что не знал, что сначала делать — блевать или смеяться… Оказывается, Сучкин банку трехлитровую на подоконнике нашел, в ней месяца два полевые цветы в воде стояли! Так вот, букет этот, сверху высохший, он в угол забросил, а оставшейся водой — плесенью подернутой, черной, с сопельками прогнивших стебельков напился, и меня, гад, напоил…
А вот еще история, — продолжил я, взбудораженный воспоминаниями (букет тот Инесса собрала, студентка моя питерская, в весьма памятном маршруте собрала). — Хохма была классная. Подымались мы, значит, с Виталиком Сосуновым в горы, и бензовоз, нас везший, сломался на базе партии — она, как вы знаете, аккурат на дороге. А там пьянка от хребта до хребта: главная бухгалтерша сына женила. Нас, естественно не пригласили, мы еще салагами были, простыми что ни на есть техниками-геологами. Наслушавшись пьяного смеха и популярной музыки, легли ночевать в спальных мешках на полу одной из комнат недостроенного общежития. Виталик сразу заснул, а я раздумывал, жену молодую в халатике не запахнутом вспоминал. И надо же, на самом интересном месте дверь нашей опочивальни раскрылась, и на пороге в свете коридорной лампочки возникли три пьяненькие дамы, можно сказать, симпатичные в яркой подсветке сзади. Появились и стали пальцами тыкать: «Этого возьмем или того?» Выбрали, естественно, не целованного розовощекого Виталика, схватили спальный мешок за корму и, алчно хохоча, утащили. Я, конечно, расстроился, лежу, судьбу скупую кляну. И вот, когда уже заснул почти, дверь снова открылась, и на пороге опять эти бабы! Пьяные в дугу, стоят, качаются, глаза фокусируют.
— Все! — думаю с некоторым оптимизмом, — стерли Виталика до лопаток! Мой час настал!
Когда зенки их, наконец, на мне сошлись, и я обнаружился в определенных пространственных координатах, двинулись они в комнату, шажок за шажком ноги вперед выбрасывая, за мешок схватились и потащили. Особо белобрысая старалась, Варей ее звали. Худая, как маркшейдерская рейка, шилом в нее не попадешь, не то, что мужским достоинством. Я каким-то чудом панику преодолел, изловчился, выбросил руки назад и успел-таки зацепиться за трубу парового отопления. Они пыхтят, тянут как бурлаки на Волге, падают поочередно, а я извиваюсь, ногой пытаюсь им в наглые лица попасть. Но когда бабень в три обхвата под названием Ксюша на меня упала, сопротивлению конец пришел: придавили, запихали с головой в мешок и поволокли. Сначала по полу, потом по камням. Когда мешок расстегнули, увидел себя в экспедиционном камнехранилище под тусклой сороковаткой.