Минута истории(Повести и рассказы)
Шрифт:
Ярославцев опасался, что машину задержат или что по ней откроют стрельбу, но автомобиль под защитным флагом Красного Креста и здесь проехал беспрепятственно и скрылся за воротами училища.
Часом позже это было бы уже невозможным. Ожесточение схватки нарастало с каждой минутой, разжигаемое жертвами, которые несли обе стороны. Уже через несколько минут матросы и красногвардейцы с отчаянной отвагой кинулись атаковать здание. Пулеметы юнкеров буквально косили их и ряд за рядом устилали телами мостовую. Булыжники обагрились кровью. Со всех сторон слышались проклятия, стоны, угрозы.
Ярославцев понял, что возвращаться на телефонную
Что делается в Михайловском замке и в других пунктах восстания, никто толком не знал. Атаки красногвардейцев продолжались, хотя жертвы, которые они несли при этом, были велики. И у юнкеров не было чувства удовлетворения. Их смущало сознание непоправимости начатого и пугал страх перед неизбежностью расплаты.
На какое-то время наступило затишье, юнкера приободрились. Многие были уверены, что атаки больше не повторятся, что это уже победа. Но затишье оказалось обманчивым. Вскоре тишину передышки прервали удары двух орудий, наведенных в упор на училище.
Снаряды врывались в здание, рушили стены и потолки. В сухом красно-белом тумане, поднятом кирпично-штукатурной пылью, метались в предсмертной панике юнкера, еще недавно готовые считать себя победителями.
Поражение становилось все очевиднее. Ультиматум о сдаче в плен, с негодованием отвергнутый полчаса назад, теперь был принят.
Раненый Косицын сидел под лестницей смертельно бледный, с перевязанной рукой.
Ожесточенные своими потерями, матросы и красногвардейцы ворвались в казарму.
Через несколько минут все было кончено. Оставшихся в живых юнкеров построили колонной и вывели за ворота.
Ярославцев был среди них. Оглянувшись с угла на здание училища, в котором провел почти три года, он увидел труп, распростертый на подоконнике, и другой, свисающий вниз головой с крыши. В первом он узнал белотелого здоровяка Югеля, который только вчера утром в умывальнике рассказывал соленые анекдоты.
Арестованных повели через Тучков мост, затем прямо до самого кадетского корпуса. В городе было тихо, не слышалось никаких выстрелов. По-видимому, восстание было подавлено.
На набережной колонна повернула вправо к Николаевскому мосту, где Ярославцев впервые увидел Юлию. Сердце его наполнилось горечью, и он прошел мимо, не поднимая склоненной головы.
Напротив церкви колонна остановилась. Здесь, у каменного парапета, стояла пустая дровяная баржа. На нее по сходням провели арестованных, построив попарно. Повезут в Кронштадт, это понимали все.
Буксира долго не подавали. На набережной уже толпились прохожие. Ярославцев уныло сидел на корме, уперев локти в колени и придерживал усталую голову. Вдруг он вздрогнул. Ему показалось, что знакомая девичья фигура мелькнула в толпе на набережной. Он весь напрягся и хотел было крикнуть, подать знак, но хриплый звук застрял в горле. Ярославцев опустил голову и, шатаясь, сошел вниз. Здесь, за смоленым бортом баржи, его по крайней мере нельзя было увидеть.
Была ли там Юлия, или это только почудилось ему, все равно Ярославцев не чувствовал себя в силах видеть ее в эту минуту. Глухое сознание своей вины и непоправимости того, что произошло, тяготило его.
Подали буксир. Раздалась команда отдать чалы. Канат натянулся. Баржа бесшумно качнулась и медленно двинулась по течению мимо судов, теснившихся у берегов, мимо домов, церквей, заводских корпусов и судостроительных
Тюрьма на острове Котлин была первым пристанищем арестованных юнкеров. Глухая кирпичная стена скрывала от них городские улицы, гавань и парк, и только блеклая и плоская поверхность залива с его низкими, приземистыми берегами виднелась за ржавыми прутьями ворот.
Сведения о полном разгроме восстания, обрастающие все новыми подробностями, проникали в тюрьму с каждой новой партией задержанных. Безнадежность и злоба, взаимные упреки в нерешительности и вялости предпринятых действий, холодная и презрительная ненависть к большевикам, несущим «гибель России», страх за свою жизнь, растерянность и бессилие — вот обстановка, в которой оказался Ярославцев.
Он был подавлен и молчалив. Картины пережитого разгрома, крови, исковерканных тел преследовали его воображение. Казалось, все живое в нем было смято и уничтожено. Больное сознание не хранило ни одной цельной, неразорванной мысли, собственные руки казались ему липкими от крови, и он мыл их под краном в коридоре и вытирал носовым платком. Иногда в его опустошенном мозгу возникал образ Юлии, и Ярославцев с ужасом и отчаянием закрывал глаза. Ни одной надежды не таилось в его душе. Взгляд его потух, и только горькая усмешка кривила губы при воспоминании о тех надеждах, что еще так недавно владели всем его существом.
Разумеется, среди юнкеров и офицеров, арестованных вместе с Ярославцевым и водворенных вместе с ним в Кронштадтскую крепость, далеко не все были так подавлены, как Ярославцев. Многие еще были уверены в скорой победе над большевиками. Самое заключение здесь казалось им временной и досадной случайностью. Они жадно ловили слухи о развивающемся якобы наступлении на Петроград частей Керенского и Краснова, преувеличивали малейшие шансы и связывали с ними близкое свое торжество; с болезненным и жестоким злорадством строили планы скорой и беспощадной мести.
Но прошло еще несколько дней, и стало очевидным, что все это пустые химеры. Третий казачий корпус Краснова состоял, как оказалось, всего из восьми или девяти казачьих сотен. Керенский нарочно преувеличивал свои силы, чтобы подбодрить этой ложью восставших и внушить им больше уверенности в победе. Ожидавшиеся подкрепления из ставки или не подошли вовсе, или были распропагандированы большевиками еще в пути. Царскосельский гарнизон, легко сдавшийся Керенскому, предпочел затем остаться нейтральным. Казаки Краснова быстро отступили на Гатчину, где тоже сдались на уговоры матросов-большевиков. В Петрограде начавшееся было формирование коалиционного правительства из представителей всех партий прекратилось, не дав никакого результата.
И в качестве главного виновника бедствий, следовавших одно за другим, называлось заключенными все чаще и все определеннее одно имя — Ленин.
В нем видели причину всех причин, главного врага всех «подлинных патриотов» и всех «культурных и благонамеренных сил» родины. Со. злобой и настойчивостью, муссировались грязные «безошибочные», «неопровержимые данные», что это «немецкий шпион», присланный специально для подрыва и расслабления обороны и облегчения захвата России Германией.
Все здесь были склонны верить этим инсинуациям, и особенно сильно влияли они на Косицына. Раненный в левое предплечье, он лежал на койке с горящими глазами и проклинал своего недавнего кумира Керенского и его свиту.