Минута на убийство

Уборщица поднялась с коленей, собрала ведро, щетку и тряпки и заковыляла к двери. Здесь она, как всегда, остановилась, довольно улыбнулась и сказала:

— Та-та-та, мистер

Миссис Смит пребывала на седьмом небе с тех пор, как два года назад популярный актер, выступая по радио, пропел настоящий панегирик некой абстрактной миссис Смит, уборщице с распухшими от подагры коленями и львиным сердцем, которая под свист бомб убирает государственное учреждение, олицетворяя собой всех неукротимых уборщиц Великобритании, что выполняют свой долг с болью за общее дело в груди и крепким кокни [1] на. устах. Миссис Смит восприняла эту дань восхищения на свой счет и с той поры держалась с правительственными чиновниками высокого ранга на равных, а с теми, кто помельче, даже несколько высокомерно.

Найджел Стрейнджуэйз, как повелось, сдул пыль со своего стола и вытряхнул в окно вчерашние окурки. Было девять утра. Он любил приходить па работу пораньше, пока не отвлекают ни телефонные звонки, ни коллеги со своими разговорами.

До десяти часов Министерство военной пропаганды будет погружено в тишину, нарушаемую только громыханием ведра миссис Смит да торопливыми шагами какого-нибудь чиновника, не успевшего поддаться расслабляющему воздействию атмосферы, воцарившейся повсюду после Дня победы. Найджел вынул лист с сочиненными Брайаном Инглом подписями к фотографиям.

«Стремительные и неотразимые, как пучок стрел, брошенных рукой Немезиды, — читал он, — „спит-файеры“ бомбардируют скопления немецких железнодорожных составов в районе Гельзенкирхена».

Он заменил «бомбардируют» на «атакуют». На полях написал: «Стрелы рукой не бросают». Взглянул на фотографию, для которой предназначалась подпись, и дописал: «Это „тайфуны“». Добрый старина Брайан, подумал он, неисправимо неточен, непобедимо романтичен, никогда не полезет в карман за неправильным словом или неуместной метафорой — но что бы мы делали без него? Бедный Брайан целых пять лет занимается этим делом и умудряется вкладывать в него все тот же восторженный и абсолютно некритичный энтузиазм, который в предвоенные годы сделал его ведущим литературным критиком «Санди Клэрион». Джимми поступил правильно, выбрав его для этой работы. Джимми вообще с умом подбирал свой штат. Потому и стал первоклассным директором. С самого начала он твердо заявил: «Нет, мне в управлении не нужны специалисты, мне нужны люди, которые верят в то, что говорят. Мы не будем говорить с народом о войне, держа в кармане дулю». Как же он был прав! Когда Брайан Инга уверял публику, что эскадрилья «спит-файеров» (они же «тайфуны») — пучок стрел, брошенных рукой Немезиды, люди верили ему, потому что им было ясно: это — справедливая война. Найджел взял листок и стер «Стрелы рукой не бросают».

Открылась дверь. Шаркая ногами, вошел курьер с кипой папок и бумаг в руках. Как всегда беспомощно оглядев комнату, он нетвердой походкой прошествовал к столу Найджела и вывалил часть своего груза в корзинку для исходящих, после чего мрачно изрек, что утро сегодня необычно хорошее для этого времени года. Как всегда, Найджел переложил стопку из корзинки для исходящих в корзинку для входящих. Да, утро хорошее, согласился он, взглянув в просвет между темными полосками, которыми хозотдел заклеил окно после того, как от взрывной волны потрескались стекла.

— Мы еще и половины не испытали, — трагическим тоном произнес курьер.

— Половины чего?

— Попомните мои слова, сэр. Когда наступит мир… ну, я хочу сказать, настоящий мир, в стране начнется хаус. Самый настоящий ха-ус.

Найджел быстро перевел: «хаос».

— Почему вы так считаете? — спросил он.

— А вы сами подумайте. Миллионы парней научились на войне убивать, да еще как убивать!.. Посмотрите только на морских пехотинцев: рукопашный бой, никаких автоматов, раз-два, и нету человека. И вот такой парень приходит домой, и что он видит?

— Ха-ус, — невольно ответил Найджел. — То есть я хочу сказать…

— Вы уже сказали. Жену его увел какой-то хлыщ, в доме откуда-то взялось еще двое детишек, на его рабочем месте сидит тыловая крыса, — что ему делать? Сами понимаете — стрелять. Насилие порождает насилие, вот что говорит этот паршивый Олдос, как там его, Аксли [2] . И таких парней — миллионы. А вот после моей войны, — продолжал курьер, тыча пальцем в наградные ленточки медалей 1914–1918 годов на своей темно-синей форме, — было совсем по-другому. Все мы, кто пришел с войны, имели все и могли жить спокойно. И мы были до смерти напуганы. Можете обижаться, сэр, если я говорю страшные вещи, но на этой войне мало их обстреляли, пусть мне пусто станет, если это не так. Теперь посмотрите, какой они придумали план демобилизации…

Поразглагольствовав минут десять на эту животрепещущую тему, курьер хмуро кивнул Найджелу и заковылял к выходу, в дверях обронив большой конверт с грифом «Совершенно секретно. Особо важно», две папки и розовенькое, пахнущее отнюдь не казенным одеколоном письмецо, адресованное Джеймсу Лейку, эсквайру, кавалеру ордена Британской империи. Окликнув незадачливого курьера, Найджел водрузил конверт и две папки на кипу в его руках. Письмо же он решил отнести собственноручно — лучшего предлога поболтать с Нашей Блондиночкой не придумать.

Наша Блондиночка, как все в Управлении наглядной пропаганды называли личного секретаря директора Ниту Принс, представляла собой наглядную пропаганду во всей ее красе и мощи. По словам Мерриона Сквайерса, специалиста по художественному оформлению, она сочетала в себе кричащую привлекательность плаката, загадочность поэтического образа, обаяние станкового портрета с бесценной посредственностью подписей Брайана Ингла. В лучших традициях Управления наглядной пропаганды она умело скрывала деловитость под маской напускной рассеянности, дилетантизма и поверхностности. В тот момент, когда Найджел вошел в ее комнату, она, склонившись над столом, беспомощно рылась в горе документов, буквально вылезающих из корзинки входящих. Ее светлые волосы рассыпались по лицу.

— Хелло, Нита.

Она выпрямилась, демонстрируя свою высокую, прекрасно сложенную фигуру и весь блеск утреннего макияжа.

— А, это вы? — сказала она. — Вы только взгляните на эти входящие! Иногда я просто понять не могу, как мы вообще успеваем что-то делать.

— Мы успеваем, ибо британский народ, вынув меч из ножен, не вложит его обратно, пока плечом к плечу с отважными союзниками не отрубит последнюю голову у гидры тоталитарного агрессора.

— А я думаю, мы не вкладываем его в ножны потому, что меч намного легче вытащить, чем вложить. Разве вы не видели такое в театре? Что там у вас?