Личная рана

Настало время поведать эту историю. Не уверен, захочу ли я когда-нибудь опубликовать ее. И не потому, что огласка причинит боль множеству людей – большинство действующих лиц этой драмы уже мертвы, – просто мое повествование слишком похоже на исповедь, а я не люблю произведений этого жанра.

Когда я вспоминаю то удивительное лето 1939 года в Западной Ирландии почти тридцать лет тому назад, у меня перед глазами всегда встает одна и та же картина. Я лежу на постели, весь покрытый потом. Она стоит у открытого

Возможно, потому, что она все еще тревожит мой покой, потому, что при жизни она довольствовалась немногим, потому, что она заслуживает такого «надгробия» (а кто еще о ней вспомнит?), хотя бы из благодарности, я должен рассказать эту историю. Историю, начавшуюся для меня идиллией, продолжавшуюся пошлой комедией и закончившуюся трагедией.

Мои читатели скажут, что эта повесть совсем не в духе Эйра. Чересчур романтическая. Возможно, они будут правы.

Но это мое прошлое. И мне бы очень хотелось считать его вымыслом. Господи, как я желал бы, чтобы ничего подобного со мной не случалось.

Это произошло в год моего тридцатилетия. Две мои первые книги были приняты неплохо, и от издателей поступило предложение выплачивать по триста фунтов в течение следующих трех лет, чтобы я мог посвятить себе написанию новых произведений. Эти деньги вместе с небольшим наследством, полученным от моей бабушки, позволили мне оставить преподавательскую работу. Я стремился удрать куда-нибудь подальше не только от нее, но и от литературных ученых мужей и прочих всезнаек, встреч с которыми невозможно избежать в Лондоне.

Мой отец начинал свою карьеру в качестве священника ирландской церкви в Тьюамском соборе. Наша семья переехала в Англию во времена моего детства, и с тех пор я не бывал в Ирландии. Смерть отца в 1937 году вызвала у меня благоговейную дрожь, и я дал слово при первой же возможности посетить Голуэй, Мейо и Слайго.

Слово «благоговение» может удивить моих читателей. В те дни моим кумиром был Кристофер Ишервуд, и благоговение перед чем-либо не значилось среди достоинств его ранних романов. Тогда я мнил себя представителем школы наблюдателей – отстраненным, искушенным, ироничным. Однако в Западной Ирландии вышел из роли безразличного наблюдателя и превратился в объект пристального наблюдения сам. Рано или поздно каждый человек чувствует потребность возвратиться к своим корням, просто со мной это произошло скорее, нежели с остальными.

К тому же надвигалась война, и даже политики наконец осознали, что скоро беда и нас коснется. Я не собирался от нее бежать. Нет, это неправда – я не мог убежать от нее, как кролик не может спастись от гипнотизирующего взгляда удава. Мне хотелось получить передышку от страха.

Я мог бы невинно провести отпуск со своей невестой Филлис, но она еще в начале года отправилась в кругосветный круиз со своей мамашей и папашей-финансистом. Известие о заработанных мной на последней книге деньгах, возможно, и произвело бы впечатление на все семейство, но мое письмо еще гонялось за ними вокруг земного шара. Да и Филлис я писал нечасто. Умеренно влюбленная девушка, чье лицо, отделенное несколькими сотнями морских миль, начало тускнеть в моей памяти.

Окружающие полагали, что рано или поздно Филлис и ее миллионы окажутся у меня в руках. Но (интересно, чувствовали ли это другие) неизбежность войны посеяла в душе какую-то безответственность, непозволительную опрометчивость, далекую от моей обычной осмотрительности. Где-то внутри, ни в чем пока не проявляясь, рос лев, который вскоре станет искать жертву – или соперника. Добыча вопреки предположениям поджидала меня в мерзком захолустном городишке далеко на западе.

Проведя пару ночей в Дублине, где удалось купить подержанную машину, я начал колесить по Ирландии. Посетил Тьюам, затем направился к Уэстпорту, а потом свернул на дорогу, ведущую назад к заливу Голуэй, – бесцельное, неугомонное странствие. Я взял в дублинском агентстве недвижимости несколько адресов, но дома, предлагаемые им, оказывались либо слишком большими, либо жуткими развалюхами. Крыша одного из них – коттеджа неподалеку от Баллинроба – окончательно провалилась сразу же после внесения дома в альбомы агентов. Я не спешил. Впереди было все лето и Атлантический океан, а в Ирландии часов не наблюдают. Помню, что по пути на юг от Голуэя меня не оставляло ощущение предопределенности: мне казалось, что я с первого взгляда узнаю место, где поселюсь. Мне обязательно будет подан знак.

В тот вечер я собирался переночевать в отеле городка Эннис. Но, поедая сандвичи во время ленча, я заметил на карте название, которое почему-то ускользало от моего внимания раньше. Вероятно, я видел его на указателе, но тогда в моем мозгу не зазвенел колокольчик: Шарлоттестаун.

За несколько месяцев до поездки я прочел внушительный роман Соммервилля и Росса, называвшейся «Истинная Шарлотта». И вот я оказываюсь менее чем в десяти милях от Шарлоттестауна. Чем не знак судьбы? Хотя действие романа происходило в другой части страны, я вдруг почувствовал странную привязанность к этому месту – не ностальгическую грусть, приведшую меня в Тьюам, на родину, а неудержимое беспричинное любопытство. Возможно, во мне взыграла кровь ирландских предков, пробудившая семена суеверия, которое я обычно презирал.

По дороге в Шарлоттестаун я выбросил все это из головы как полнейшую чепуху. Местечко явно не представляло для меня интереса. Типичный западноирландский городишко с единственной широкой улицей, ведущей к перекрестку, а затем сбегающей вниз к «ослиному» мостику через реку. Приземистые невзрачные домишки по обе стороны, каждый второй из которых щеголял пыльной витриной магазинчика, забитой непривлекательными товарами. Полагаю, местечко выглядит достаточно живописно для туриста, но я уже успел повидать достаточно грязных маленьких поселков подобного рода.

Я уже хотел было миновать его, но услышал какой-то назойливый стук в двигателе. Древний старик, опирающийся на насос у бензоколонки, открыл капот моего автомобиля, долго что-то рассматривал и щупал внутри, а потом вернулся в сомнамбулическое состояние.

– Ну и что случилось? – не выдержал я.

Он приоткрыл один глаз.

– А черт его знает!

– Тогда вам лучше послать именно за ним, – резко заявил я.

Рот старика приоткрылся в беззубой ухмылке, которую он поспешно перекрестил.