Минута пробужденья. Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском)
Шрифт:
Барон Розен лично возглавлял экспедицию, с ним поедет генерал Вольховский, который обещал держать Бестужева своим адъютантом.
Ранней весной Бестужев прибыл в боевой лагерь на песчаном сухумском берегу. Накануне отъезда в Сухум он писал матушке: «Страх есть чувство мне неизвестное. Что будет, — будет; чему не быть, — не бывать. Это моя вера».
Оплакивающий Пушкина Тифлис далеко. Однако тифлисские собеседники Потоцкий и Ахундов включены в экспедицию. Снова, снова о Пушкине…
Радуйся морю, слушай шелест
Отряд вызволяет русских солдат, плененных горцами либо бежавших к ним и сделавшихся рабами. Рабы рабов…
Не нужно большой прозорливости, чтобы угадать, как дорого обойдется подарок императору — мыс Адлер.
«Не знаю ничего гибельнее для занятий умственных, как военная служба, — пишет Бестужев Ксенофонту Полевому, — она не только отнимает настоящее время, но истребляет всякую привычку к занятиям в будущем».
«Что чахоточная словесность наша? — что ее поклонники и работники? Мне все и вся надоели».
Он уже распорядился, кого из братьев какой суммой ссудить. Из-под Сухума напоминает Елене: шесть тысяч рублей Николаю и Михаилу, им же про запас четыре тысячи; с Павла не взыскивать две тысячи, которые задолжал… Хорошо бы получить от Павла перстень с резьбой и эмалью, с восьмиугольным аметистом для гербовой печати. Это станет памятью о младшем брате. Если брат поспешит…
После гибели Пушкина барон Розен помягчел к Бестужеву. Гуляючи на сухумском берегу (сухой песок скрипел под сапогами), барон рассказал, как еще два года назад взывал к императору отставить Бестужева от службы из-за дурного здоровья.
Розен теребил редкие волосы, страдальчески морщил лоб.
— Велено было сохранить вас в прежнем положении и держать подальше от прочих…
Не посвященный во многие обстоятельства гибели Пушкина, Бестужев догадывался, что царь удовлетворенно потирает руки.
Лицо императора не удержалось в памяти, портреты врали, а нервно дрожавшая белая кисть, пальцы с длинными, узловатыми фалангами, розовыми закругленными ногтями — на черном лакированном столике запомнились. Царь старался унять дрожь, бесплодие усилий еще более его озлобляло…
«Доложат, что мне каюк, мстительно потрет руки». Бестужев снова увидел бледные пальцы, что радостно трутся друг о друга.
Вечером в каюте командующего собралась свита, был зван и Бестужев. Барон Розен участвовал в общем разговоре о Пушкине и повернулся к Бестужеву, когда речь зашла о поэме Ахундова.
Ахундов встал, стройный, легкий, ловко затянутый в летний мундир.
Вольховский усомнился, — обществу далека поэма, написанная по-татарски.
— По-персидски, ваше превосходительство, — уточнил Ахундов.
— Нашему брату что персидский, что татарский — один шут, — внес ясность Розен.
— Господин Бестужев
— Отлично, — подхватил Розен. — Бестужев переложит поэму на русский язык. Кавказ стихами почтит память убиенного гения.
Высказывание это звучало излишне смело; до Черноморья донеслась молва о стихах молодого петербургского офицера, винившего двор в гибели Пушкина. Вскоре, ждал Розен, автор окажется у него под началом. Если не укатают в Сибирь…
Той же ночью Бестужев и Ахундов взялись за дело. Переводчика увлекала восточная красочность слога, он соглашался и с ахундовским расположением звезд на небосклоне русской словесности.
«Державин завоевал державу поэзии — но властелином ее Пушкин был избран свыше.
Карамзин наполнил чашу вином знания — Пушкин выпил вино этой полной чаши…»
Ахундов не возражал, когда Бестужев, сохраняя пышность строк, кое-что уточнял и вместо «О, жертва смерти» ставил: «Убитый злодейской рукой разбойника мира!»
Бестужев видел, что на бумаге Ахундов словоохотливее, чем в общении. Поэтому его обрадовала похвала «Мулла-Нуру»: ни один русский не постиг столь верно и сочувственно кавказца, не описал его с такой правдивостью.
Дни, завершавшие экспедицию в Цебельду, Бестужев отдал переводу. Он прощался с Пушкиным строфами Ахундова.
3 нюня отряд барона Розена, разместившись на семнадцати кораблях, вышел из Сухумской бухты и взял курс на Адлер.
Бестужев, как адъютант Вольховского, вместе со штабом плыл на борту сорокачетырехпушечного фрегата «Анна».
Море успокаивало, отдаляло от земли. Когда Розен, не приказывая, не прося даже, между прочим бросил, что не худо бы взбодрить солдат лихой песней, — ветер капризничает, многих укачало, сражение грянет жаркое, — Бестужев насторожился. Что барону известно о песнях, которые когда-то он сложил вместе с Рылеевым?
Через минуту у Розена вылетело из головы. Подумал о солдатской песне, под боком — сочинитель, только и всего.
Бестужев взыграл, велел заспанному Алешке принесть походную чернильницу и бумагу. Устроился в затишке, на корме.
Плывет по морю стена кораблей, Словно стадо лебедей, лебедей…Он осмотрелся по сторонам. Белые фрегаты, покачиваясь, рассекали зеленовато-синие волны. Возле ноги вперевалочку ползла мохнатая гусеница. Как ее занесло сюда? Мир был полон чудес. Но песня должна восславлять совсем иное чудо. Стрелки, что лежат вповалку на палубах, маются морской болезнью, высыпят на враждебный берег и — бегом вперед. Волны вопрошают: