Минуя полночь
Шрифт:
— Только если мы не собираемся их съесть. Потому что тех, которых надо будет съесть, мы никак не называем. Или если их продадут: Или если они вообще не наши.
Ладно. Какой-то смысл в этом был, но…
— Но почему их всех зовут именно Эмили? — спросила она, поторапливаясь вслед за ним в сарай.
— Чтобы я не забыл.
К сожалению, в этом тоже был свой смысл.
— А что будет, если ты позовешь собаку, а придет кошка?
— Кошки не приходят, когда их зовешь, — ответил он устало, как будто Дори была самым глупым человеком, с которым ему доводилось когда-нибудь беседовать. — И коровы
— Так свинью тоже зовут Эмили, да?
— Конечно.
Конечно…
Вот тогда-то она и услышала этот звук. Конечно, ничего странного в мычании коровы не было, но в самом звуке было нечто ужасно знакомое. Он был глубоким и скорбным. Медленно, снова и снова он проникал в нее. По спине побежали мурашки. Яркий свет, льющийся из ворот сарая, будто бы приглашал войти, он излучал теплоту, и Бакстер вбежал внутрь. Она остановилась на пороге.
Кроме запаха животных и свежескошенного сена, она сразу почувствовала и выделила для себя запах страдания, ужаса, больной запах волнений и напряжения. В мозгу ее как будто вспыхнуло вдруг, что эти звуки и запахи исходят от животного, а не от человека, но, похоже, для ее нервной системы это особой разницы не представляло.
Звук был слишком уж знаком ей. Страх и боль. А запах вызывал в памяти тысячи картинок. В какой-то миг ей показалось, что из горла вот-вот вырвется дикий вопль. Все тело было окутано запахом несчастья и боли.
— Пойдем, Дори, подойди поближе. — Бак-стер уже вернулся к ней и тянул за руку.
— Нет. Может быть, я… — сказала она, входя в сарай.
— Посмотри. У Эмили рождается ребеночек. Теленок. Это мой проект.
Его проект? Она бы с удовольствием вернулась в дом и там обсудила этот проект, но он тянул ее все ближе и ближе к деревянному загончику. Над ним висела на длинном проводе яркая лампочка, как звезда Давида, освещая благословенное событие. Сквозь деревянную ограду Дори видела страдания коровы и слышала длинное, низкое и мучительное мычание.
Внезапно, после долгих недель простой боли и слабости, она вдруг почувствовала резкую пронзительную боль в левой ноге. Зрение ее помутилось. Голова раскалывалась. На ногу невозможно было встать, никакого веса она не выдерживала. Потом все прошло. Бакстер подвел ее вплотную к стойлу, а сам присоединился к отцу и Мэтью, которые склонились над бедняжкой Эмили.
Корова снова замычала и попыталась перевернуться на спину. Резкий приступ тошноты сковал все сознание Дори. Она услышала скрежет гнущегося металла, звон разбитого стекла, скрип тормозов. Она судорожно схватилась за деревянную планку и закрыла глаза, чтоб справиться с головокружением и тошнотой. Она как будто чувствовала, как по лицу ее струится кровь.
— Вот он. Все хорошо, Эми, еще немножко. Уже почти все, — услышала Дори мягкий голос Гила.
Спокойствие этого голоса заставило Дори открыть глаза. Гил держал на коленях новорожденного теленка. Одежда на нем была вся в крови, и вокруг него она увидела такое количество анестезирующего вещества, что была просто поражена. Все вокруг вдруг замедлило движение. Яркий свет превратился в подобие огонька свечи. Теленок, покрытый слизью, лежал уже на сене. Мэтью, стоявший где-то у головы коровы, сказал какую-то фразу, но голос его доносился до Дори как из-под воды. Бакстер
— Па-а-па. — Это был голос Флетчера, очень низкий и искаженный, но он прозвучал совсем рядом с ней.
Гил оторвался от теленка, взгляд его обратился сперва на лицо сына, а потом на Дори. Он нахмурился, озадаченность сменилась беспокойством, и он торопливо встал на ноги.
Дори держалась за планку перед собой, пока не почувствовала, что руки Гила поддерживают ее. Она помнила их мягкое прикосновение, они были крепкими, и на них можно было положиться. Она оторвалась от планки и повернулась к нему. Флетчер куда-то исчез, они были вдвоем. Она и Гил. Обеспокоенный. Смущенный. Держащий ее в своих объятиях. Гил. Сердце ее колотилось очень громко, но медленно и отчетливо, она слышала каждый удар. Слышала сквозь настойчивый звон в ушах.
Он что-то сказал, но глаза ее не могли остановиться на его лице. Голова стала слишком тяжела для всего тела, и она опустила ее на грудь Гилу.
Он обнимал ее. Она закинула руки ему на шею, чтобы не упасть. Потом перед глазами была темнота, звезды и холодный ветер. Он сказал что-то про постель. Она застонала. Ну и времечко он выбрал! Она просто не может лечь сейчас с ним в постель… А! Просто отдохнуть… Как глупо!
— Нет. Пожалуйста. — Она подняла голову. Это стоило ей огромного усилия. Воздух показался слишком холодным, и мозг начал просветляться. — Отпусти меня. Я… все в порядке. Мне просто нужно подышать воздухом. Я… Господи, как все это глупо…
— Ты точно в порядке? Уверена?
— Да. Пожалуйста, отпусти меня. — Он осторожно отпустил ее, как будто она могла рассыпаться, словно карточный домик. — Прости, пожалуйста.
— Тебе не за что извиняться.
— Ну, как ты? — спросил Флетчер, все это время находившийся у них за спинами.
— Чувствую себя полной идиоткой, но в принципе все в порядке.
Она все еще держалась за руку Гила, чтобы не потерять равновесие. Туман в. голове потихоньку рассеивался. Дыхание приходило в норму. Звезды перед глазами исчезли.
— Спорим, что работать на пару с тобой в кабинете врача должно быть очень забавно, — заметил Флетчер. В голосе его звучало веселое удивление.
— Что?
— Папа сказал, что ты работаешь секретаршей врача.
— А, да. Очень забавно, — быстро ответила она. Да, конечно, сейчас она не в самой лучшей форме.
— Принеси-ка воды, — сказал ему Гил, не отводя от нее глаз. А когда мальчуган убежал, спросил: — Ты уверена, что все в порядке? Ты еще ужасно бледная. Пойдем в дом, приляжешь.
— Нет. Все хорошо. Пожалуйста, нет. Я… — Она тихонько рассмеялась. — Я так глупо себя чувствую. Не могу поверить, что все это произошло со мной. Со мной, а не с кем-то другим. Именно со мной!
— Ну, многие легко теряют сознание, — сказал он успокаивающе. — Я и сам не люблю уколов. Не падаю в обморок, конечно, но чувствую себя как-то не так, понимаешь? Просто на такие вещи все реагируют по-разному.
— Но я-то должна на них реагировать совсем не так, — ответила она, не отдавая себе отчета, что говорит, полностью отключившись. — Я ведь ради этого живу. Мой хлеб — это кровь и больные тела. Наверное, пора ехать домой. — Она услышала шаги Флетчера за дверью.