Мио, мой Мио! Художник А. Джаникян
Шрифт:
Мio, Min Mio © Text: Astrid Lindgren 1954/Saltkrakan AB
ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014
Machaon®
Он пробыл в пути целый день и всю ночь
Кто-нибудь
Так-то вот. Бу Вильхельм Ульсон исчез. И никто не имел понятия, куда он подевался. Решительно никто ничего не знал, кроме меня. Потому что я и есть Бу Вильхельм Ульсон.
А мне бы очень хотелось кому-нибудь рассказать о том, как всё получилось. Хотя бы только Бенке. Мы с Бенкой дружим и всегда вместе играем. Он ведь тоже живёт на улице Уппландсгатан. Вообще-то его зовут Бенгт. Но все называют его просто Бенка. Ну и меня тоже никто не зовёт Бу Вильхельм Ульсон, а попросту Буссе. То есть так меня раньше звали. Но я ведь исчез, поэтому они меня теперь никак не зовут. Прежде только тётя Эдла и дядя Сикстен звали меня Бу Вильхельм. Впрочем, дядя Сикстен никогда и не произносил моего имени. Он вообще со мной не разговаривал.
Я ведь приёмыш. Я оказался у них, когда мне исполнился всего год. А до того я находился в сиротском приюте. Это тётя Эдла взяла меня оттуда. На самом деле ей хотелось иметь девочку. Но в это время девочки, которую могли бы отдать из приюта, там не оказалось. И тогда тётя взяла меня, несмотря на то что ни она, ни дядя Сикстен терпеть не могут мальчишек. И совсем их не выносят, когда тем исполняется восемь-девять лет. Им всё кажется, что от меня сплошная суматоха, и что я притаскиваю в дом ужас сколько грязи после прогулки в Тегнеровой роще (так называется парк, что находится неподалёку от нашего дома), и что я устраиваю беспорядок и повсюду разбрасываю свою одёжу, и то болтаю без умолку, то хохочу во всё горло. Тётя Эдла постоянно говорила, что день, когда я появился в их доме, самый несчастный в её жизни. А дядя Сикстен ничего не говорил. Впрочем, нет, иногда говорил: «Эй, ты, пшёл вон. Спасу от тебя нет!»
Вот почему я столько времени проводил у Бенки. Его папа любил подолгу с ним беседовать, и помогал делать модели планёров, и время от времени отмечал на косяке кухонной двери, насколько Бенка вырос. И ещё Бенке разрешалось сколько хочешь болтать и смеяться и разбрасывать вещи. Его всё равно любили. И всем мальчишкам разрешалось приходить к Бенке и играть сколько влезет. А ко мне никто не приходил. Тётя Эдла говорила: «Нечего мне тут устраивать беготню». А дядя Сикстен добавлял: «Нам и от одного обормота тошно».
Иногда по вечерам, когда я ложился спать, я мечтал о том, чтобы Бенкин папа был и моим отцом. И я всё думал и думал, кто же мой настоящий отец и отчего так получилось, что я живу не с папой и с мамой, а то в приюте, то у тёти Эдлы и дяди Сикстена. Тётя Эдла однажды сказала мне, что моя мама умерла сразу после того, как я родился. А кто мой отец, этого вроде бы никто и не знает. «Можно только догадываться, что это за мерзавец», – говорила она. Я ненавидел тётю Эдлу за эти слова. И я знал, я знал, что мой отец вовсе никакой не мерзавец.
И часто, лёжа в постели, я плакал и всё думал, всё думал о нём. А вот тётушка Лундин, которая торгует фруктами, была по-настоящему добра ко мне! Иногда она давала мне что-нибудь вкусненькое и угощала фруктами. С неё-то всё и началось в октябре прошлого года.
В тот день тётя Эдла без конца поминала недобрым словом тот злополучный час в её жизни, когда я появился в их доме. Как раз около шести часов вечера она вдруг надумала послать меня на улицу Дроттнингатан купить в булочной её любимых сухариков. Я надел свою красную шапочку и рванул вон из дома. Когда я пробегал мимо фруктовой лавки, тётушка Лундин стояла в дверях.
– Яблочка хочешь?
– Спасибо, хочу, – откликнулся я.
Она протянула мне красивое румяное яблочко и сказала:
– Можно попросить тебя опустить открытку в почтовый ящик?
– С удовольствием, – тут же согласился я.
Она что-то написала на открытке и вручила её мне.
– Что ж, прощай, Бу Вильхельм Ульсон, – сказала она. – Прощай. Прощай!
Как странно она это сказала, ведь прежде она всегда звала меня просто Буссе.
Я прошёл квартал до почтового ящика. Когда я протянул руку, чтобы опустить открытку, я вдруг увидел, что буквы на ней горят и переливаются яркими огоньками. Не удержавшись, я позволил себе прочесть, что там было написано. А написано было вот что:
«Страна Далёкая. Королю.
Тот, кого ты так долго искал, в пути.
Он пробудет в пути целый день и всю ночь.
Ты узнаешь его по золотому яблоку в руке».
Я ничегошеньки не понял, только по всему телу у меня пробежали мурашки, и я поспешил опустить открытку в ящик.
Кто же это проведёт в пути целый день и всю ночь? Интересно, у кого это в руке золотое яблоко?
И тут я поглядел на яблоко, которое дала мне тётушка Лундин. Оно было золотое! Оно было золотое, вы слышите?! Это в моей, в моей руке было золотое яблоко! Я чуть не заплакал. До сих пор не понимаю, как я не заплакал. Но отчего-то вдруг почувствовал себя таким одиноким. Я дошёл до скамьи в парке и присел на неё. Вокруг ничегошеньки не было. Все отправились по домам ужинать. Наступили сумерки. Стал накрапывать дождик. В окрестных домах зажигались огни. Мне было видно, что у Бенки тоже горит свет. Сидит он, наверно, сейчас за столом с папой и мамой и ест зелёный горошек и блинчики. И я представил, как во всех домах, где горит свет, дети сидят за столом и ужинают с папами и мамами. И только я торчу тут в темноте один-одинёшенек, держу в руке золотое яблоко и понятия не имею, что с ним делать. Я положил его рядом с собой на скамейку. Неподалёку зажёгся уличный фонарь. Он осветил и меня, и моё яблоко. В свете фонаря что-то блеснуло на земле, рядом со скамейкой. Оказалось, бутылка из-под пива, пустая, разумеется. Кто-то заткнул её горлышко деревяшкой. Должно быть, кто-нибудь из ребятишек, что гуляют днём в парке. Я поднял бутылку. На этикетке значилось: «Стокгольмское акционерное общество пивоваренных заводов. 2-я категория». И, пока я читал надпись, я заметил, что внутри бутылки что-то шевелится. В книжке арабских сказок «Тысяча и одна ночь», которую я как-то взял в библиотеке почитать, говорилось о духе, посаженном в бутылку. Но это случилось давным-давно, тысячу лет назад, и уж во всяком случае вряд ли тогда его запихнули в простую бутылку из-под пива.
Да и с чего бы это некий дух вдруг оказался в бутылке стокгольмских пивоваров? Но, поверьте, на этот раз так оно и случилось. Это был дух, и, казалось, он как раз и пытался из этой бутылки выбраться. Он показывал на деревяшку, торчавшую в горлышке, и точно о чём-то просил. Надо сказать, до того я никогда не имел дело с духами, поэтому слегка струсил. Но в конце концов я всё-таки решился. Дух со страшным грохотом вырвался наружу и стал расти, расти, пока не сделался выше крыш всех окрестных домов. Это всегда так: духи умеют так съёжиться, что им нетрудно уместиться в бутылке, а потом вмиг могут вырасти высотой с дом. Вы и представить себе не можете, до чего же я испугался. Меня трясло как в лихорадке. И тут дух заговорил со мной. Голос его был похож на шум воды и вой ветра. Мне подумалось: «Вот бы тёте Эдле и дяде Сикстену послушать, а то они всё ворчат и ругаются, что я слишком громко разговариваю».
– Мальчик, – обратился ко мне Дух, – ты спас меня из заточения. Скажи, как и чем я мог бы тебя отблагодарить?
Но я вовсе не ждал никакой благодарности. Подумаешь, всего-то вытащил деревяшку из бутылки!
Дух поведал мне, что он прибыл в Стокгольм накануне вечером и забрался в бутылку, чтобы отдохнуть с дороги. Известно, духам нравится спать в бутылках. Но, пока он спал, кто-то заткнул горлышко деревяшкой, и ему было уже не выбраться наружу. И если б я его не освободил, пришлось бы ему торчать там целую вечность, пока деревяшка не сгнила бы и не раскрошилась от времени.