Мир без конца
Шрифт:
— Что?
— О таких пожертвованиях обычно трубят на всех углах. Аббат объявляет об этом в церкви, призывает благословение на голову жертвователя, затем читает проповедь о том, что люди, дарующие монастырям земли, вознаграждаются на небесах. Но я не помню ничего подобного в то время, когда у нас появился Лэнгли.
— Тем более нужно поискать в документах. Я думаю, у этого Томаса есть тайна. А тайна — всегда слабость.
— Я посмотрю. А что мне отвечать тем, кто хочет видеть меня аббатом?
Петронилла улыбнулась:
— Я думаю, лучше отвечать, что ты не собираешься выставлять свою кандидатуру.
Когда Годвин простился с матерью, завтрак уже закончился. По старинному правилу опоздавших не кормили, но трапезник брат Рейнард всегда находил что-нибудь для своих любимчиков. Годвин прошел на кухню и получил кусок сыра с хлебом. Ел стоя, а монастырские служки носили миски из трапезной и чистили железный котел, в котором варилась каша.
Ризничий обдумывал слова матери. И чем больше думал, тем умнее казался ее совет. Если он объявит, что не собирается выдвигать свою кандидатуру, каждое его высказывание покажется незаинтересованным мнением. Он сможет манипулировать выборами, не возбуждая подозрений в том, что действует ради собственной выгоды. А в последний момент сделает свой ход. Теплая волна благодарности родительнице за изворотливость ума и верность неукротимого сердца обдала ему душу. На кухне молодого реформатора и нашел брат Теодорик. Светлокожий монах пылал от возмущения.
— Брат Симеон за завтраком сказал нам, что Карл станет аббатом, — воскликнул он. — И что нужно продолжать мудрые традиции Антония. Слепой ничего не будет менять!
Хитро, подумал Годвин. Казначей воспользовался отсутствием Годвина и с позиции силы заявил то, что вызвало бы возражения ризничего, будь он на завтраке. Заговорщик поморщился:
— Это некрасиво.
— Я спросил, позволено ли другим кандидатам обратиться к монахам таким же образом за завтраком.
Годвин ухмыльнулся:
— Бог с тобой!
— Симеон сказал, что другие кандидаты не нужны. Дескать, у нас не турнир по стрельбе излука. По его мнению, решение уже принято: аббат Антоний избрал Карла своим преемником, назначив помощником.
— Какая ерунда.
— Точно. Монахи в бешенстве.
Это замечательно, подумал Годвин. Карл обидел даже своих сторонников, лишив их права выбора. Рубит сук, на котором сидит. Теодорик продолжал:
— Я думаю, нужно заставить Карла снять свою кандидатуру.
Годвин хотел воскликнуть: «Ты с ума сошел!», — но укусил себя за язык и попытался сделать вид, будто размышляет над этим предложением.
— Думаешь, так лучше? — спросил он, словно в самом деле сомневался.
Монах удивился:
— Ты о чем?
— Говоришь, братья в бешенстве от Карла и Симеона? Тогда они не проголосуют за Карла. Но если Слепой снимет свою кандидатуру, то старая гвардия выставит новую и, может, лучшую. Например, авторитетного брата Иосифа.
Теодорик был ошарашен:
— Я об этом не подумал.
— Наверно, лучше, если кандидатом стариков останется Карл. Все знают, что он против любых перемен. Слепой стал монахом, так как ему нравится, что каждый новый день не несет ничего нового. Он намерен ходить по одним и тем же дорожкам, сидеть на том же стуле, обедать, молиться, спать в одних и тех же местах. Возможно, причиной тому его слепота, хотя я предполагаю, что он вообще такой. Но это не важно. По его мнению, менять здесь ничего не нужно. Однако многие монахи настроены иначе, поэтому Карла легко обойти. Другой кандидат той же старой гвардии, но ратующий за мелкие, несущественные реформы, победит скорее. — Годвин поймал себя на том, что отбросил показную неуверенность и принялся задавать программу действий. Осекшись, ризничий добавил: — Не знаю, конечно, а ты как думаешь?
— Я думаю, что ты гений, — ответил Теодорик.
«Не гений, — подумал честолюбец, — но быстро учусь».
Он направился в госпиталь, где нашел Филемона, который убирал гостевые комнаты. Их занимал лорд Уильям, оставшийся ждать, пока его отец придет в себя или умрет. С ним была леди Филиппа. Епископ Ричард вернулся в Ширинг, но должен был приехать сегодня на поминальную службу. Годвин отвел Филемона в библиотеку. Тот едва умел читать, но мог оказаться полезным.
В монастыре хранилось более сотни хартий. Большинство из них фиксировали заключение сделок, касающихся земель, в основном возле Кингсбриджа, хотя отдельные владения аббатства были рассеяны по всей Англии, а то и в Уэльсе. Некоторые хартии предоставляли монахам право учреждать обители, строить церкви, бесплатно брать камни из каменоломни во владениях графа Ширинга, делить землю вокруг аббатства на участки под дома и сдавать их в аренду, собирать мостовщину, проводить судебные заседания, а также раз в неделю рынок и шерстяную ярмарку, а также сплавлять товары в Малкомб по реке, не платя владельцам земель, по которым она протекала.
Хартии писались пером и чернилами на пергаменте. Тонкую кожу старательно зачищали, скоблили, белили и растягивали, чтобы она стала пригодной для письма. Длинный пергамент сворачивали в свитки, перевязывали тонкими кожаными ремешками и хранили в обитом железом сундуке. Он запирался на замок, но ключ хранился тут же, в библиотеке, в маленькой резной шкатулке.
Открыв сундук, Годвин недовольно нахмурился. Хартии не аккуратно лежали кучками, а были запиханы кое-как. Некоторые оказались измяты, обтрепались, все без исключения запылились. «Их нужно хранить в хронологической последовательности, — подумай ризничий, — пронумеровать, а список с номерами прикрепить к внутренней стороне крышки, чтобы каждый документ было легко отыскать. Если я стану аббатом…»
Филемон по одной вытаскивал хартии, сдувал пыль и клал на стол перед Годвином. Служку не любили почти все. Кое-кто из пожилых монахов не доверял ему, но только не Годвин: трудно испытывать неприязнь к человеку, который относится к тебе как к богу. Большинство привыкли к нему — он уже так давно в аббатстве. Претендент на пост аббата помнил его еще мальчиком, высоким и неуклюжим, который всегда торчал возле монастыря, расспрашивая братьев, какому святому лучше молиться и видели ли монахи когда-нибудь чудо.
Большинство документов писали на одном листе дважды. Затем между идентичными текстами большими буквами выводили слово «хирограф» и по этому слову зигзагом разрезали пергамент на две части. Потом половинки складывали, и, если хирограф совпадал, это служило доказательством, что оба документа подлинные. На некоторых хартиях имелись дыры — вероятно, там, куда живую еще овцу укусило насекомое. Другие были обгрызены — видимо, мышами.
Конечно, все хартии были на латыни. Свежие читались легче, но старинный шрифт давался Годвину с трудом. Сначала монах искал дату, ведь целью его являлась хартия, написанная вскоре после службы всем святым десять лет назад. Он просмотрел все и ничего не нашел.