Мир без лица. Книга 2
Шрифт:
— Геката, — едва слышно роняет Марк.
— Она. Повелительница мрака, следящая, чтобы мертвые не покидали свою юдоль, — высокопарно заключает Легба.
— Значит, мы стоим на… э-э-э… здоровой половине Хель, а где-то бродят еще две такие же благоуханные красотки? — осведомляется Мулиартех.
— Ну да, — безнадежно вздыхает Владыка Перекрестков.
Еще две. Как будто одного божественного зомби недостаточно! Я с тоской озираюсь вокруг. И понимаю, что камни подо мной медленно-медленно движутся. Хель заживо гниющая решила переменить позу. Помоги нам Иеманжа, Лир и все боги океана!
Мертвое озеро ждет, пока я наберу войско. Войско наездниц. Самые сильные, самые злые, самые опытные слонобойцы в
Я не знаю, откуда к Маме приходят решения, которым беспрекословно подчиняется племя. Не нужны ей ни шаманские пляски, ни воскурения, вводящие в транс. Мама не взывает к великим богам и неуловимым духам. Но когда рубленые черты ее лица замирают, а глаза скрываются под тяжелыми складчатыми веками, племя знает: то, что прозвучит после — больше, чем приказ. Это неизбежность. И когда Мама заявила: «Идем с тобой. Куда поведешь», — я не позволила себе ни расспросов, ни возражений. Все ритуальные танцы вокруг фразы «Я не соглашусь, чтобы вы рисковали из-за меня!» остались в реальном мире, где приходят за помощью, но получив ее, непременно делают вид, что предпочли бы справиться самостоятельно.
Мать Болтушки Ати разговорчивей своих соплеменниц. Это высокое доверие — стать собеседником наездницы. После того, как я отвела петлю от девочки, ее мать мне это доверие оказала. Грех было не воспользоваться подобной оказией.
— Мама думает, Мертвое озеро опасно? — приступила к расспросам я.
— Мама знает.
Мать Ати, из имени которой я не запомнила и десятой доли составляющих, позволила называть себя Исхаам-наиб-Массанеми-ки-Магорх, панибратски до неприличия. Как если бы я разрешила обращаться ко мне «Мируха».
— Исхаам-наиб-Массанеми-ки-Магорх, — я сделала приличествующую паузу, показывая, сколь высоко ценю дозволенное мне амикошонство, — кто нас встретит? Госпожа альвов — кто она?
— Смерть этого мира. — Родительница Ати все так же размеренно водит ладонью, полируя секиру. Тяжелую, непригодную для руки человека или тролля. Против кого она? Что призвана разрубить? Даже для каменной плоти тролля лезвие ее чрезмерно: шириной с мое предплечье, весом в половину меня, падающее под собственной тяжестью с силой промышленного пресса. Несколько десятков наездниц, вооруженных подобными топорами, в минуту нашинкуют стаю тираннозавров. Что же, альвы выпустят нам навстречу динозавров? Но в этом мире НЕТ динозавров. Он слишком молод. Здешнее зверье — мелочь пузатая, если сравнивать с животными моей реальности. Значит, ожидается сражение не с животными. А с кем? Или с чем? С волшебными роботами?
— Талосы [80] , - роняет Нудд.
Когда же это слово прозвучало? В самом начале нашего анабасиса, в темнице Красивой Руины, печального дома, брошенного людьми и заселенного слуа [81] , убивающей нежитью. Здесь тоже есть слуа. Железные слуа. Слуа, созданные альвами.
Итак, мы нашли тебя, здешний Неблагой Двор, средоточие смерти и мщения. Или ты нашел нас. Выслал мне навстречу Бога Мщения, Бога Разочарования, своего агента, водил нас с Нуддом тропами богов, привел в Утгард — и вот, поставил лицом к лицу со смертью этого мира. С местными инженерами, клепающими доисторических терминаторов в черных пещерах. И всё ради того, чтобы убить меня, слабую женщину? Немыслимо.
80
Талос в древнегреческой мифологии — бронзовый витязь, данный Зевсом Европе для охраны острова Крита. Единственным местом, куда его можно было ранить, была пятка, где находилась кровеносная жила. Три раза
81
Самые жестокие среди фейри — те, кто принадлежит к Неблагому Двору. Подданные Неблагого Двора ненавидят людей и олицетворяют зло. А слуа скитаются по земле, похищая смертных. Встреча с фейри из Неблагого Двора всегда предвещает смерть — прим. авт.
— Смерти нужна свобода, — произносит Исхаам-наиб-Массанеми-ки-Магорх. — Ты мешаешь.
Конечно, мешаю. Стараюсь сделать так, чтобы в моей вселенной не было ни войн, ни эпидемий, ни Рагнарёка. Не в моих силах обуздать сердца живущих на этой земле, но я мешаю смерти разгуляться в полную мощь.
И тут я увидела ее, сидящую на цепи моей воли в каменном мешке. Полную безысходной ярости, могучую, словно вулкан с закупоренным жерлом, выжидающую. Идти против такой злобы с несколькими воительницами, вооруженными секирами, с Клив-Солашем и с предложениями о вечном перемирии — какое легкомыслие…
А еще я увидела, что меня ждут не только альвы. Кто-то был там, в скальных пещерах на самом дне мира. Кто-то уже стоял лицом к лицу со смертью, на пороге ее тайн, у врат ее царства. Стоял живой, такой же уязвимый и всесильный, как я. Второй демиург. Создатель собственной вселенной, связанной с моей общим основанием. Единством нижних миров. Жизнь в наших вселенных была разная, а смерть — одна. Одна на двоих.
— Как он попал туда? И кто он? — вырвалось у меня. Не знаю, кому я задала этот вопрос. Но ответил Нудд.
— Помнишь провидца, с которого все началось? Это он. Марк. Вы соединились. Как и было предначертано.
Голос у сильфа хриплый, будто спросонья. И горькая складка у рта.
— Я его не хочу. Я не хочу его! — поневоле закричишь, узнав, что кто-то там предназначен тебе изначально. Я не средневековая невеста, чтобы с радостью предвкушать воссоединение с неведомым женихом. Я не стану радостно гадать, каков он — ласков или жесток, весел или мрачен, умен или глуп. Мне тоже нужна свобода. Свобода выбора. — Ты знал? Отвечай! Ты знал?
— Нет. Я размышлял об этом все время, пока мы здесь — и наконец понял, — Нудд беспомощно улыбается. — Я не верил, что у людей бывает так…
— Как?
— Как у богов. Предначертанно. Но вы с ним тоже боги, когда вы здесь. И чтобы реальность выжила, вам необходимо объединить… — сильф хмурится, подбирая слова, — …вашу силу. Только вдвоем вы сможете что-то сделать. Разбить пророчество, окутавшее твой и его мир. Ваш общий мир. Хоть и кажется, что это — разные вселенные.
— Нудд…
Я не знаю, как начать. Мне никогда не приходилось навязывать себя мужчине. Говорить: не бросай меня. Говорить: дай мне шанс. Говорить: с тобой у нас получится. Сама мысль о том, что я произнесу нечто в этом роде, вызывает у меня отторжение. Моя самооценка стремительно катится в пропасть. Но чертов сильф не может, не имеет права меня хотеть! И не хотеть не может. Скажу.
— Нудд, я не останусь с ним. Потому что останусь с тобой. Как бы мы с ним ни соединились, выбор за мной. Я соглашусь быть его женской ипостасью, его близнецом, подчиненным ему божеством! — Боже, неужели это Я говорю? — Но не его женщиной. Да и не гожусь я для него.
— Откуда ты знаешь? — мягко улыбается сын Дану. Глаза его сияют, сверкающая бликами гладь озера, прозрачного до самого дна, отражается в его зрачках.
— Я не гожусь для него, потому что гожусь для тебя. Я привыкла чувствовать твое плечо. Я привыкла, что ты знаешь и умеешь больше меня. И я привыкла, что ты никогда не заступаешь мне дорогу. Я хочу той свободы, которую можешь дать только ты. Если это не любовь, то я уж и не знаю, что такое любовь. Эгоистичная, амбициозная, кривобокая. Моя. Моя любовь. Такая, на которую я способна. Тебе она нужна?