Мир человека в слове Древней Руси
Шрифт:
Дальнейшее развитие значений слова идет по такому пути: сначала воля обозначает "независимость, право свободы действий", затем и собственно "право, власть". Жити на своей воли — выражение, которое закрепилось как раз в момент становления нового смысла слова; оно обозначает "пользоваться некой свободой". Это значение известно в поздней части «Русской Правды». Если жене после смерти мужа дети не помогают, «то творити еи всяку волю, а дтемъ не дати воле» (с. 46), она получает свободу выбора: остаться в семье или обособиться со своим содержанием. Если купец по собственной небрежности погубил или пропил товар, то владельцы товара либо ждут уговоренной платы, либо продают самого купца: «и своя имъ воля» (с. 49) в том — т. е. свое предпочтение, свое желание. Воля в таких случаях одновременно еще и желание действий и свобода решения; как будто никаких различий и нет, но самое важное в том, что и желание само по себе здесь уже не божье или господина, а лично твое. Не случайно в Великом Новгороде засвидетельствованы первые употребления с подобным поворотом значения — от выражения чужого решения к личному праву выбора. Если для текстов Южной Руси характерно такое употребление: «И води и(х) кресту на всеи вол своеи» (Ипат. лет., л. 237б, 1195 г.), т. е. заставь его клясться, то в Новгороде князь «вда имъ волю всю и уставы старыхъ князь,
Это новое, третье, значение слова окончательно определяется только в XVI в., однако в некоторых местах Руси приближение к подобному пониманию воли было задолго до этого. В частности, в новгородских источниках такое употребление слова воля известно в середине XII в. Подобная трактовка воли долгое время огорчала московских государей: воля должна быть одна, хотя возможна ее передача из рук в руки — последовательно, до самого низа, где воля сходит на нет, и остается одна свобода волю эту принять. В повестях об ордынском нашествии, сложившихся в XIII—XIV вв., неоднократно говорится о том, что русские люди не желают принять злой, поганской, чужой воли; понятие о власти как воле господ уже вполне сложилось, но чужеземная власть ненавистна, и потому все «идоша за святую Богородицю, и не да[ли] воли ихъ быти» (Лавр. лет., л. 160б); несмотря на все это, «нудиша и много проклятии безбожнии татарове обычаю поганьскому быти въ их воли» (там же, л. 162б), эта чужая воля надолго подавила волю «своих» государей.
В XIII в. «по воли его [кого-либо другого] ходити» (Ипат. лет., л. 266б, 1240 г.) никто не хотел, и в этом смысл всех представлений о государственной власти: каждый князь желал обладать волей, оставляя другим свободу. Выражения типа «не ходите в моей воли» (Ипат. лет., л. 203, 1174 г.), «и емлючися ему по всю волю его» (л. 237б, 1195 г.), «и во твоей воли есмь всегда» (л. 231, 1190 г.) и подобные нередки в летописях того времени. Это феодальная формула верности по отношению к высшей власти, осознания собственного места в иерархии власти; эта воля и есть средневековое право во всей его непреклонности и силе. Свобода, идущая снизу, из народной массы, из древних родов, не сошлась еще в сознании с божественной волей, которая только спускается сверху по ступеням к человеку.
В проявлениях воли и ее именованиях еще присутствует некая двусмысленность. Ходит в чьей-либо воли или давится в волю кому-либо означает "подчиниться высщей власти", "признать над собой высшую власть как право". При этом сохраняется и прежнее значение слова (свобода действия и право выбора: ты сам можешь выбрать себе господина), но вместе с тем это и выражение нового отношения — безусловного подчинения после того, как выбор уже сделан. Другие формулы типа привести к воле или взяти свою волю значат просто "подчинить", о выборе при этом и речи нет, все сводится к праву власти, которая всегда сильней любого личного желания. Верховная власть безразлична к желаниям, она их исключает. Подобные представления отчасти объясняют смысл феодальных войн эпохи средневековья. Борьба велась не за власть, потому что каждый имел свою волость, борьбы за свободу средние века также не знают, потому что свобода — право (выбор из многих возможностей), а вовсе не власть. Борьба велась за волю, и началась она в самых верхах феодальной иерархии, неуклонно опускаясь до уровня самого низкого. Только во второй половине XVII в. можно было бы сказать: «и он мн волю далъ», потому что понятие личной воли (как способности управлять своими действиями и поступками, доступной любому человеку, кем бы он ни был) сформировалось лишь к этому времени. «Тот человкъ добровольны — сам себ осподарь, никому он не служит» — записывает в Пскове в 1607 г. иноземный купец; он добавляет к значению слова вольный: «вольный пиръ — корчма: хошь пей, хошь не пей!» (Фенне, с. 204). Вольный как слово, имеющее отношение к обладателю личной воли, определяется совершенно ясно; новый признак проникает в пословицы XVII в.: «волному воля, ходячему путь» (Симони, с. 85). Наступают новые времена, и личная воля человека в сознании и в слове сошлась со старинной свободой. Самые разнообразные возможности для становления понятий о личности породило это слияние личной воли с личным правом свободного выбора, но в Древней Руси это было еще невозможно.
Воля как высшая степень проявления прав создает множество образований, выражающих идею достаточности и конечного предела желанного.
Довольно означает "достаточно": «и ранами и гладом томящи щи того, и недовольно быть ему» (Патерик, с. 147); во всех древних переводах так же: «Времени же доволну бывшю» (Жит. Ал. Невск., с. 6); «Да буду доволенъ на то, о нем же глагола» (Жит. Стеф. Сурож., с. 84), т. е. пусть будет достаточно сил совершить задуманное. Это значение является общим, оно древнее и проявляется, когда хотят выразить довольство — обеспеченность, некую сумму свойств, вполне достаточных для какого-либо дела или для жизни. Другими словами, оно обозначает меру, которая всегда известна. «Не пий безъ года, но здоволъ, а не до пианьства», — поучает Лука Жи'дята в начале XI в. новгородцев (Поуч. Лук., с. 226; в других списках слово заменяется: въ мру). Воля вполне ограничена мерой, и каждый знает ее предел. Тот, кто «довольнъ» — он же «постиженъ» (Слав. Апостол, III, с. 26, 30), т. е. достигает предела; он способен на дело, и русский книжник предпочитает именно это причастие постиженъ. Воля всегда соотносится с тем, о чем можно сказать довълеть; это слова одного корня, и все переводы с греческого используют именно глагол для передачи ark'usan, агк'eі "достаточно", ark'eo "быть достаточным". Бог, начиная последовательный ряд волеизъявлений, определяет предел «полномочий» каждой последующей ступени иерархии.
Имеются две возможности проверить историческую последовательность перехода значений слова воля от "желание" к "высшая власть", в том числе и к "власть над самим собой" (своя, человеческая воля). В именах прилагательных основное значение слова как бы сконцентрировано, оно лучше выражает семантику корня определенной эпохи развития. Вольный в древнейших текстах означает "добровольный". Значение "то, что выбираешь сам по своему желанию" отражено в контексте: «яко вольни работе не повинемся» (Флавий, с. 263) — т. е. не поддадимся добровольному рабству. «Господь волное распятие приятъ» (Жит. Авр. Смол., с. 23; также неоднократно и в других текстах): Христос добровольно подвергся позорной казни ради счастья людей; также и монахи принимали «волную нищету» (Патерик, с. 114), т. е. добровольную бедность.
Затем, в конце XIV в., слово вольный известно в значении "обладающий властью", в XVI в. — "свободный, не встречающий препятствий" и "независимый". Эти изменения семантики в определении атрибутов воли постепенно затронули также значения производных слов, которых довольно много отмечается после XV в. Появляется слово вольница "люди, поставленные вне закона" (т. е. ушедшие из-под чужой власти); эти люди по ту сторону свободы, потому что «свобода» и «воля» в XVI в. еще не сошлись в общем понятии о единой государственной власти, которой подчинен каждый. Казаки «вольные» именно потому, что они «вольно» ушли из-под власти, но власти не мира, власти государства. А бегаем мы, — говорят они в XVII в., — «ис того государьства московскаго из работы вчныя и с холопства неволнаго» (Пов. Азов., с. 137) — из холопства и рабства. Вольность означает также "свобода, отсутствие ограничений"; личная свобода еще не контролируется со стороны внешней воли. Психологическое оправдание такого процесса прекрасно вскрыто А. П. Чапыгиным в романе «Гулящие люди»: в XVII в. Русь «поднялась на дыбы», потому что утратилась подлинная воля, исчез настоящий царь; свобода же была утрачена в ходе кровавых событий начала века. Важно отметить, что понятие о «настоящей воле» при поддержке вторичных имен, образованных с помощью суффиксов (вольница, вольность и т. д.), заземлялось; мало-помалу стилистические и другие ограничения в употреблении слова снимались, и слово воля стало возможным употребить по отношению к любому.
Упрощение значений древнего слова воля представлено также в переводных текстах. В какой мере и насколько последовательно воля передает значения греческих слов? В древнеславянском переводе: «Естествьна воля рекьше хотние» (Кормчая, с. 140) — слову воля соответствует греческое th'elema "воля, желание"; в русском тексте воля — нечто большее, чем простое хотение обычного человека. Точно так же греческое dok'unta "желающая" переведено в «Пчеле» как вольная (с. 120). Зато чуть позже (и в той же «Пчеле») греческое proa'iresis "(свободный) выбор", "(личное) решение", "стремление и намерение" переводится словом воля: «зане связанъ есть не нужею, но волею изволивъ уже» (с. 211); волею изволив означает "сам для себя решив, как поступить". В этом же значении слова воля как эквивалент греческого proa'iresis отмечается также в переводе «Книг законных» и в других юридических текстах. Кроме того, ряду греческих глаголов соответствуют в переводах сочетания какого-либо славянского глагола со словом воля. «Жену свды и волю дая ей» (Кн. закон., с. 73), здесь сочетание волю дая вместо греческого parachor'eo "разрешать, позволять"; в этом уже определенно содержится представление о свободе действий со стороны объекта твоей воли. В тексте: «Чресъ волю и устав архиепископа ничьсоже такова творити» (Кормчая, с. 128) — слово воля замещает греческое gnme "по собственному побуждению"; в «Книгах законных» волно понимается в соответствии с греческими 'adeian "свобода действий" или 'exestin "выходить; изгонять" (как и слово позволено). В переводе «Пчелы» говорится: «научися гонению и труду водному, да обыкнеши и неволныя терпти» (с. 271) — научись терпению и добровольному труду, тогда привыкнешь претерпевать и то, что накатывается на тебя против твоего желания; волный и неволный здесь соответствуют hek'usios и ak'usios в значениях "преднамеренный" и "невольный", "противный желанию". Невольный во всех переводах эквивалентно греческому apara'iteton "неотвратимый и беспощадный" (т. е. также наступающий помимо желания и намерения, вообще не дающий никакого выбора).
Все это показывает, что и в переводах до XIV в. слово воля имело только два первых значения из числа указанных: желание высшей силы (которое понимается как собственное стремление) и уверенность в том, что время от времени у человека возникает свобода выбора. Говоря о власти и праве (со второй половины XIV в.), а также о личной воле («своя воля»), русский человек до конца XVI в. не связывал понятие «воля» с независимым состоянием; слово воля не было социальным термином. Еще и в XVII в. воля — все, что вовне и над ней, «на воле»: вольная сторона — сторона внешняя, вольный свтъ — это мир окрест (Сл. РЯ XI—XVII вв., вып. 3, с. 18). В Древней Руси постоянно сохранялась внутренняя форма слова воля: высшая власть, неземное хотение, случай и рок, причастность к которым требует от человека особых свойств и ощущений, но также делает его и выше, значительнее, поскольку именно через него, человека, и свершается воля небес. В отличие от «свободы», всегда реальной, «воля» — понятие нравственное. Отчуждая себя от свободы общины, средневековый человек постепенно проникался сознанием личной воли — воли, которой положен предел.
В ряду слов завтъ, законъ, заповдь, зарокъ, нравъ, обычай и др. не все из них равнозначны. Первые четыре несомненно связаны друг с другом и составляют наследие христианских понятий о законности и порядке; два последних — след языческой культуры. Вглядимся в эту основную противоположность обозначений, поскольку и до сих пор она четко ощущается в русском языке.
Нравами и обычаями мы называем установления обычного права, бытовые особенности народов, выраженные в их языке; государственные установления, как более высокие и по рангу и по значению, определяются книжным словом законъ; напомним, что древнейший записанный закон восточных славян назывался «Русской Правдой». Похоже, славян интересовала справедливость, а не конечный предел допустимых установлением действий: за-конъ буквально означает "за конец, за край", переступать такой край не дозволено без риска оказаться преступником. Заветы вождей и благородных предков, заповеди старших — также обозначения чтимых в современном обществе нравственных установлений, но выражаемые ими понятия находятся за пределами уголовного кодекса; то же относится и к слову зарокъ, оно обозначает также завет (или заповедь), но только данный самому себе, а не наложенный кем-либо влиятельным со стороны.