Мир глазами Гарпа
Шрифт:
Однако на этот раз Гарпом руководило отнюдь не просто желание иметь второго ребенка. Он понимал, что обязан освободить Дункана от своей чрезмерной бдительности, от избыточного беспокойства, ибо чувствовал, что его отцовские страхи плохо действуют на мальчика. Второй ребенок отчасти переключит на себя родительскую тревогу, что постоянно снедала Гарпа.
— Я просто счастлива это слышать, — сказала Хелен. — Если ты хочешь еще одного ребенка, мы его заведем. Только очень прошу тебя: расслабься хоть немного. Ну пожалуйста, дорогой, стань хоть чуточку счастливее! Ты написал хорошую книгу, а теперь напишешь еще одну.
И все-таки Гарп продолжал болезненно реагировать на отрицательные рецензии и сетовать, что книга плохо продается. Он придирался к матери и иронизировал по поводу ее «друзей-лизоблюдов». Наконец Хелен сказала ему:
— Ты слишком много хочешь. Безоговорочных похвал, беззаветной любви — в общем, абсолютного обожания. Неужели ты действительно хочешь, чтобы все в мире твердили в один голос: «Ах, мы обожаем ваши произведения, мы обожаем вас, великий Гарп!» По-моему, это чересчур. И вообще-то попахивает безумием.
— Но ведь ты именно так и говорила! — напомнил он ей. — «Я обожаю твои произведения, я обожаю тебя!» Именно так!
— Но ведь второй такой, как я, на свете нет! — напомнила ему Хелен.
В самом деле, второй такой, как она, на свете не было, и Гарп любил ее, очень любил. Он всегда так ее и называл: «мудрейшее из всех моих решений». Он, разумеется, принимал и немало весьма глупых решений, как признается позже, но в первые пять лет брака он изменил Хелен лишь однажды — да и эта нелепая связь длилась недолго.
Внимание Гарпа внезапно привлекла их приходящая няня, студентка-первокурсница из группы английского языка, которую вела Хелен. Девушка хорошо относилась к Дункану, но Хелен говорила, что в учебе она особых успехов не делает. Ее звали Синди; она давно прочитала роман Гарпа и пребывала от него в полном восторге. Когда он вечером отвозил ее домой, она постоянно задавала ему вопросы о том, как он пишет, и что он при этом думает, и что заставило его описать это именно так. Она была, в общем-то, пустышкой, безмозглым воробышком — сплошное трепыхание крылышек, подергивание и воркованье, такая же доверчивая, такая же привязчивая и такая же глупая, как голуби в Стиринг-скул. Наш Птенчик — так добродушно прозвала ее Хелен, но Гарпу девочка чем-то нравилась, и он не стал давать ей никакого прозвища. Семейство Перси навсегда внушило ему отвращение к прозвищам. А кроме того, наивные вопросы Синди доставляли ему огромное удовольствие.
Синди сказала, что собирается уходить из колледжа: во-первых, женский колледж не совсем для нее; во-вторых, ей необходимо жить со взрослыми, прежде всего с мужчинами: она так и сказала — «жить с мужчинами». И, хотя ей уже со второго семестра было разрешено жить не в кампусе, а в своей квартире, она все равно чувствовала, что общество в колледже «слишком ограниченное» и правила там слишком строгие, а ей бы хотелось жить «в более реальном и свободном мире», хотя Гарп очень старался убедить ее, что этот мир не так уж и хорош. Синди, в общем-то, была глупа, как щенок, и так же мягка и податлива; ему ничего не стоило бы повлиять на нее, но он быстро понял, что просто хочет ее, и видел, что она легкодоступна — словно те проститутки с Кернтнерштрассе — и придет к нему в любой момент, пусть он только скажет. И платить не придется: достаточно произнести всего лишь несколько лживых слов.
Хелен прочитала ему рецензию из знаменитого журнала, где «Бесконечные проволочки» именовались
— Вот дерьмо! «Страстные желания и метания юности», — воскликнул Гарп. Хотя именно одно из этих страстных юношеских желаний и не давало ему сейчас покоя.
Что же касается «драмы», то за первые пять лет жизни с Хелен Т.С. Гарп пережил лишь одну настоящую драму, и она не имела прямого отношения к нему самому.
Гарп бегал в городском парке, когда наткнулся на эту девочку. Обнаженная десятилетняя девочка бежала впереди него по тропе и, подумав, что он ее нагоняет, ничком упала на землю и закрыла лицо руками; потом она одной рукой закрыла промежность, а второй попыталась прикрыть свои еще не существующие груди. День выдался холодный, поздняя осень. Гарп увидел кровь на бедрах девочки и заметил, какие у нее перепуганные опухшие глаза. Когда он посмотрел на нее, она пронзительно закричала.
— Что с тобой? Что случилось? — спросил он, хотя отлично понимал, что с ней случилось. Он осмотрелся, но вокруг больше никого не было.
Девочка подтянула изодранные в кровь коленки к груди и снова пронзительно закричала.
— Я ничего плохого тебе не сделаю, — попытался успокоить ее Гарп. — Я хочу помочь.
Но девочка закричала и заплакала еще громче. Господи, ну конечно! — подумал Гарп: тот негодяй-насильник, скорее всего, говорил ей именно эти слова, и совсем недавно.
— Куда он пошел? — спросил он девочку. Она не ответила. И Гарп переменил тон, стараясь убедить ее, что он-то на ее стороне. — Да я его просто убью за то, что он с тобой сделал! — сказал он ей.
Она молча уставилась на него; голова у нее тряслась, пальцы непроизвольно щипали и царапали туго натянутую кожу на плечах.
— Пожалуйста, — сказал Гарп, — объясни хотя бы, где твоя одежда? — Он ничем не мог прикрыть ее наготу, разве что своей пропотевшей футболкой. Кроме футболки, на нем были спортивные шорты и кроссовки. Он стянул футболку через голову и сразу замер — девочка с жутким воплем закрыла лицо руками. — Нет-нет, не бойся, это я для тебя. На, накинь-ка на плечи. — И Гарп прикрыл ей спину своей футболкой, но девочка вывернулась из-под нее и отпихнула ее ногой, а потом вдруг очень широко открыла рот и укусила себя за запястье.
«Маленькая совсем, можно сказать, еще ни Мальчик, ни Девочка, — писал позднее Гарп. — Из „девического“ — лишь легкая припухлость вокруг сосков. И, разумеется, ничего сексуального в безволосом лобке и совсем детских ручонках. Впрочем, что-то чувственное уже таилось в ее губах, сочных и выразительных… Однако она явно не сама довела себя до столь ужасного состояния».
Глядя на девочку, Гарп заплакал. Серое небо, мертвая листва — и, когда он заплакал, девочка вдруг подобрала его футболку и прикрылась ею. Вот такое странное зрелище девочка, скрючившаяся под футболкой у ног Гарпа, и сам Гарп, полуголый, навзрыд плачущий над нею, — предстало глазам двух конных полицейских, тотчас решивших, что это насильник и его малолетняя жертва. Гарп писал впоследствии, что один из полицейских немедля отсек девочку от него, поставив свою лошадь между ними и «едва не раздавив ребенка». А второй полицейский, не долго думая, с размаху опустил свою дубинку Гарпу на плечо; ключица хрустнула, одна сторона тела мгновенно онемела, «но не вторая», писал Гарп. И второй рукой он стащил полицейского с седла, швырнул на землю и гаркнул ему в лицо: