Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности
Шрифт:
Помнится, я положил эту статью в папку, упрятал ее в один из ящиков стола и благополучно забыл о ней. Но вот, спустя где-то год или два, мы с Джудит оказались в гостях в большом доме в Беверли-Хиллз; мы сидели за длинным обеденным столом вместе с десятком других гостей, когда вдруг женщина на другом конце стола (потом я узнал, что она была известным психологом) начала рассказывать о своем кислотном трипе. Я в тот момент был увлечен разговором на совершенно иную тему, но едва моего слуха коснулась магическое сочетание фонем Л-С-Д, как я тут же навострил ухо (в буквальном смысле, потому как приставил к нему руку, превратив в локатор) и стал внимательно слушать.
Поначалу мне показалось, что женщина просто пересказывает какой-то бородатый анекдот на эту тему, бывший в ходу в ее студенческие годы. Ан нет. Вскоре я убедился, что кислотный трип, о котором она говорила, она совершила на
Я встал, чтобы меня было видно, и спросил женщину, не собирается ли она написать книгу обо всем этом, что тут же привлекло ко мне взгляды всех гостей. Она засмеялась и бросила на меня взгляд, ясно говоривший: «Боже, как вы наивны!» Действительно, ЛСД входит в список жестко контролируемых государством веществ и препаратов; другими словами, на правительственном уровне он рассматривается как наркотик, вызывающий зависимость, пагубно воздействующий на сознание и формально неприемлемый в медицинских целях. Разумеется, для любого человека в ее должности было бы безрассудным заявлять, тем более в печатном виде, что психоделики могут как-то способствовать развитию философии или психологии – короче говоря, что они могут стать ценным инструментом в исследовании тайн человеческого сознания. Все серьезные исследования психоделиков были более или менее прекращены и изгнаны из университетских лабораторий еще в 1963 году, то есть почти 50 лет тому назад, вскоре после того, как псилоцибиновый проект Тимоти Лири, начатый в Гарвардском университете, потерпел крах. Даже в Беркли, судя по всему, еще не готовы возобновить его. По крайней мере, не сегодня.
Это второй момент. А третий непосредственно с ним связан: разговоры за обеденным столом пробудили во мне смутное воспоминание, что несколькими годами раньше кто-то прислал мне по электронной почте научную статью об исследованиях псилоцибина. Занятый другими вещами, я в то время этот файл даже не открыл, но теперь быстрый поиск по слову «псилоцибин» мгновенно дал результат: компьютер выудил это послание из вороха удаленных писем. Оказалось, что статью мне прислал один из ее авторов, человек по имени Боб Джесси, чье имя в то время мне ни о чем не говорило; вероятно, он прочел кое-что из написанного мной о психоактивных растениях и подумал, что эта работа может меня заинтересовать. Статья, написанная теми же специалистами из медицинского центра Джона Хопкинса, которые давали онкологическим больным псилоцибин, была напечатана в журнале «Психофармакология». Для рецензируемой научной статьи она носила довольно длинное и необычное название: «Псилоцибин способен вызывать у больных переживания вроде мистических, имеющих лично для них важный непреходящий смысл и духовное значение».
Ладно бы слово «псилоцибин»; не оно меня потрясло, а такие слова, как «мистические», «духовное» и «смысл»: они буквально бросались в глаза со страниц фармакологического журнала. Название интриговало, оно намекало на то, что это не простое исследование, что оно ведется на переднем крае науки, объединяя собой два мира, которые мы в силу воспитания считали несовместимыми: науку и духовность.
Заинтригованный, я так и впился в статью. В ней говорилось, что для эксперимента было отобрано тридцать добровольцев, которые никогда до этого не употребляли психоделики, причем половине из них дали таблетку, содержавшую синтетическую разновидность псилоцибина, а половине – «активное плацебо» (метилфенидат, или риталин), внушив им при этом, что это самый настоящий психоделик. Все участники эксперимента лежали на кушетке с закрытыми глазами и в наушниках, слушая музыку (для лучшей концентрации внимания и большей сосредоточенности на самих себе), а подле них постоянно находились два терапевта. Примерно через полчаса в сознании тех из них, кто получил таблетку псилоцибина, начало происходить нечто необычное.
Исследование показало, что большая доза псилоцибина может запросто создавать у человека, причем без особых для него последствий, восприятие мистического опыта, который обычно характеризуется так называемым растворением эго и влечет за собой чувство слияния с природой или вселенной. Для людей, уже принимавших психоделики, или для исследователей, вплотную занимавшихся ими в 1950-е и 1960-е годы, в этом не было ничего нового. Но для современных ученых или для меня тогдашнего, то есть малосведущего человека образца 2006 года, когда эта статья появилась в печати, все это было не таким уж очевидным.
Но вот что самое удивительное: участники эксперимента назвали пережитое ими под влиянием псилоцибина самым потрясающим и самым поучительным опытом в своей жизни, сравнимым разве что «с рождением первого ребенка или смертью родителей». Две трети участников поместили данный опыт в пятерку «наиболее духовно значимых переживаний», а одна треть назвала его самым значительным переживанием, когда-либо выпадавшим им в жизни. 14 месяцев спустя их оценка пережитого если и изменилась, то весьма незначительно. Кроме того, участники отметили существенные улучшения и позитивные сдвиги во многих сферах личной жизни, таких, например, как «самочувствие, удовлетворенность жизнью, действия и поступки», – сдвиги, которые заметили и подтвердили члены их семей и друзья.
В то время об этом еще никто не подозревал, но именно с публикации этой статьи начался период возрождения (так называемый ренессанс) психоделиков, ныне набравший серьезные обороты. Статья привела к тому, что в ряде научных учреждений – например, в медицинском центре Джонса Хопкинса и в лабораториях нескольких университетов – была проведена целая серия таких же пробных экспериментов, где больным массово давали псилоцибин, чтобы проверить его действие на самый широкий спектр недугов, включая тревогу, нервозность и подавленность (у онкологических больных), алкогольную и никотиновую зависимость, обсессивно-компульсивное расстройствo, депрессию и расстройства пищеварения. Самое поразительное в этих клинических исследованиях – это лежащая в их основе предпосылка (вполне логическая предпосылка), что важнейшим ключом к изменению сознания является, по-видимому, не фармакологическое действие самого препарата, а вызываемые им психические переживания, включая и временное растворение человеческого эго.
Как человек, уверенный, что уж у него-то, во всяком случае, еще не было такого «духовно значимого» переживания, какое испытали две трети участников, не говоря уже о том, что я никогда не задумывался над тем, чтобы как-то классифицировать свои переживания, – короче говоря, я волей-неволей оказался среди тех, у кого эта статья вызвала одновременно и любопытство, и скептицизм. По словам многих участников, перед ними как бы открылась альтернативная реальность, им была дана возможность «ступить за грань», где уже не действуют обычные физические законы и где заявляют о себе в виде непреложных реалий различные проявления космического сознания или божественности.
Все это вызвало во мне двоякое отношение: с одной стороны, я не мог принять это на веру (а не было ли это просто галлюцинацией, вызванной наркотическим препаратом?), а с другой – это меня заинтриговало; одна часть моего «я» хотела, чтобы это (что бы это ни было) оказалось правдой, а другая подвергала это сомнению. Надо сказать, что подобное отношение меня немало удивило, поскольку я никогда не считал себя духовно ориентированным человеком, а тем более человеком, склонным к мистике. Как я полагаю, частично оно было обусловлено довлеющим мировоззрением, а частично позицией отрицания всего необычного, столь свойственной человеку. Действительно, я никогда не уделял много времени исследованию духовных материй, да и религиозным воспитанием тоже не могу похвастать. Я всегда негласно придерживался той же точки зрения, что и философ-материалист, который считает, что первичной субстанцией мира является материя и что физические законы, действию которых она подчиняется, в состоянии объяснить все происходящее в мире. При этом я исходил из той предпосылки, что природу следует понимать как все сущее в этом мире, в силу чего меня влекло к научному объяснению природных явлений. При этом, однако, я признавал, что научно-материалистический подход во многом ограничен и что природа (включая и человеческий разум) таит в себе много загадок, к которым наука подчас относится весьма высокомерно и которые без всякого на то основания отрицает.