Мир мог сойти с ума
Шрифт:
— Не все они золотоискатели, — сказала она. — Мы уже запрашивали Бюро по делам индейцев, не сооружает ли правительство там секретную ракетную базу или что-либо в этом роде, но нам решительно ответили, что нет.
— Ну, — засмеялся Форчун, — пока вы не видели никаких летающих тарелок, с вами будет все в порядке.
Рука с коктейлем остановилась на полпути к ее губам.
— А почему вы это сказали?
— А обо всем этом я как раз и снимаю кино, — ответил он небрежно.
Уэбли-Кимбалл убедился, что дверь за ним закрыта на замок, затем подошел к наружной стене номера в мотеле. Она была почти вся стеклянная, с огромной раздвижной дверью, закрытой от пола до потолка поперечной портьерой. Он открыл на несколько
С силой, которую могли проявить лишь немногие представители кошачьих, он закрыл раздвижную дверь и защитную сетку за ней. Неслышными шагами он пересек городские улицы и углубился в пустыню. Перед ним вставал горный хребет, его пики сияли оранжевым светом в лучах заходящего солнца. Удалившись на безопасное расстояние от гостиницы, Уэбли избавился от облика кошки и принял облик большой птицы. Взяв разгон низко над землей на добрых двести метров, он набрал затем высоту, направляясь к сверкающим вершинам.
Счастье для Ганнибала Форчуна не заключалось в полном удовлетворении его физических потребностей, жажды приключений или любопытства к последствиям. Оно, пожалуй, находилось в самом процессе стремления к достижению каждого из этих моментов. Именно такое чувство благополучия он испытывал сейчас, завершая превосходный обед и начиная то, что представлялось весьма многообещающей связью с красивой девушкой. Ганнибал находился на пороге приключения, которое, он чувствовал это безошибочно, постепенно разматывалось в горах, выступающих золотым силуэтом на фоне темнеющего неба на западе из-за плеча Кэнди Лонгфелло. Обеда, девушки или приключения было бы достаточно для многих мужчин, но жизнь неизменно предлагала Ганнибалу Форчуну такое меню, по которому могли позволить себе сделать заказ лишь немногие.
Как он выяснил, апачей весьма волновали события, связанные с их горами, хотя далеко не всех. Они были воинственным племенем с кровожадной репутацией еще задолго до того, как белые прибыли в Америку. По словам его собеседницы, многие из них «культурно ассимилировались» в образ белых, получая образование, как и белый человек, будучи полноправными американскими гражданами, но при этом сохраняя уважение к резервации как к очагу племени. Белых — социологов, антропологов, хранителей музеев индейцев, историков и организаторов туризма — было столько же, сколько и индейцев, желавших сохранить старые обычаи, старые ремесла, старые песни, легенды и верования. Однако все больше апачей оставляло резервацию и устраивало свою жизнь по принципам современного общества.
Форчуну хотелось заверить ее, что старые обычаи не могут быстро исчезнуть, и намекнуть, что уж ему-то, историку высокого класса, это очень хорошо известно, однако его верность долгу агента ТЕРРЫ не позволяла ему пойти на подобные откровения. Кроме того, если только его искусство толковать мотивы поступков отдельных представительниц человеческого рода не подводило его, она немного больше интересовалась впечатлением, которое производила на него, чем вникала в содержание их разговора. Ганнибал напомнил себе о том, что Кэнди поверила, будто она продюсер кинофильма, привыкший к обществу привлекательных молодых женщин, несомненно, она поставила перед собой задачу заинтриговать его и составить конкуренцию красавицам из Голливуда. Форчун решил помочь ей.
— А вы? — спросил он. — Вы сами ассимилировались в культурном отношении?
Она рассмеялась негромким мелодичным смехом:
— Во мне осталось еще кое-что от дикарки. Форчун улыбнулся:
— Мои знания об индейцах немного поверхностны. Вы чистокровная апачка?
— Боюсь, что в число моих предков все-таки затесался белый, — призналась она. — Точнее это была моя прапрабабка. Мне это никогда не мешало, но мой брат время от времени расстраивается по этому поводу. Иногда он думает как белый, а это считается для апача нехорошо. Джонни пытается быть настоящим индейцем, но у него не всегда получается. Мы довольно хорошо относимся друг к другу — а это грех с точки зрения апачей. Братья и сестры, согласно нашим традициям, вообще не должны разговаривать друг с другом.
— Очаровательная культура!
— Я думала, что вам хочется поговорить об этих горах.
— Да, хотелось бы. Почему они называются горами Суеверия?
— Так их называют белые. По-нашему они называются «Йо-чгуйт'хи-тсос». Я не могу перевести это название на английский язык дословно, — оно не имеет ничего общего с суеверием. Для апачей Йо-чгуйт'хи-тсос являются священными горами. Там есть места, на которые наложено табу.
— Почему?
— Потому что там жилище Духа горы. В места табу не имеет доступа никто, кроме вождя, шамана и, пожалуй, сына вождя. В брошюре, которую вы взяли, вы прочитали о проклятии, наложенном шаманом апачей на гору. Проклятия не было, но было множество предостережений. Это напоминает линию электропередачи с надписью «Опасно! Напряжение 50 000 вольт!». Ни один человек, в здравом уме не притронется к такому проводу, если он предупрежден, однако наши предостережения не могут удержать их от походов в глубь горы. Иногда они не возвращаются назад.
— Откуда вам известно, что там Дух горы?
— Откуда вам известно, что есть Бог?
— Не знаю. Девушка улыбнулась:
— Я надеюсь, вы не станете пытаться отвратить меня от моих языческих обычаев. Вскоре мы должны будем отправиться на церемонию. У вас есть автомобиль?
— Нет, я прилетел, — честно ответил Форчун.
— Ладно, поедем на моем.
Машина Кэнди Лонгфелло, как убедился Форчун, представляла собой зеленое, черепахообразное транспортное средство, которое поразило его архаичностью после опыта общения с «ягуаром». Она оказалась маленькой и неудобной. Если об автомобилях можно сказать, размышлял он, что у них есть индивидуальность, обнаруживаемая в звуках их двигателей, то «ягуар» был одним из авторитетов, а крошечный «фольксваген» выражал отчаянную отвагу. Посмотрев сбоку на прекрасный профиль Кэнди, Ганнибал еще раз восхитился ею. И она, почувствовав это, решительно направила маленький зеленый «жучок» по дороге. Они понеслись навстречу заходящему солнцу.
С темнеющего неба опускалась летающая тарелка, окутанная защитным полем, быстро направляясь к фонарю, освещавшему вход в пещеру Империи. Этот аппарат имел несколько иную конструкцию, чем глайдер, за которым агенты ТЕРРЫ следовали из Канзаса на следующий день. Обитатели пещеры знали о его прибытии и встречали. Он прекратил свой отвесный спуск и ловко скользнул в пещеру. Фонарь снаружи был потушен и занесен внутрь.
Уэбли в виде орла плавно спланировал на скалистый выступ возле входа и принялся наблюдать. Вновь прибывший глайдер залетел почти на тридцать с лишним метров в глубину подземелья и уселся на каменное дно.
На гладкой поверхности глайдера появился люк, и оттуда выскользнул трап. Агенты Империи выстроились для почетной встречи важного лица.
По трапу тяжело спустился в своих дорогих цветастых шелковых одеждах Дрофокс Джоргол, сердито глядя на встречающих. Безжалостное земное притяжение мучило его тяжеловесную плоть, создавало массу неудобств. Ворча, он позволил проводить себя в помещение, которое было приготовлено для него. Тяжело дыша и хрипя, он поместил свое громадное тело в изготовленное на заказ кресло.