Мир от Гарпа
Шрифт:
— Не надо выпускать его на улицу, — взволнованно заговорил герр Теобальд, — хозяин кондитерской жалуется, что он отпугивает покупателей.
— Наоборот, он привлекает покупателей! — воскликнул человек на руках.
— Кого-то привлекает, а кого-то и отпугивает, — произнес рассказчик снов. Он вдруг помрачнел.
Мы между тем так увлеклись представлением, что совсем позабыли о старой Джоанне. Взглянув на бабушку, мама увидела, что та тихонько плачет, и сказала мне, чтобы я отправился за машиной.
— Ей все это слишком тяжело, — сказал шепотом папа герру Теобальду, и артисты цирка Сольнок виновато потупили глаза.
На тротуаре ко мне подкатил медведь и вручил ключи
— Не каждому понравится, чтобы ему таким манером подавали ключи, — сказал сестре герр Теобальд.
— Не сомневаюсь, ему это понравилось, — сказала сестра и взъерошила мне волосы. Чем-то похожая на официантку из бара, она, вероятно, вечером выглядела бы привлекательнее. Утром же было заметно, что она старше брата и обоих мужей. В один прекрасный день, подумал я, она перестанет быть сестрой и женой и будет для всех заботливой матерью — она ведь стала мамой своему медведю.
— Иди ко мне, — сказала она зверю. Он вяло крутил педали на одном месте, опираясь лапой на счетчик. Скуки ради лизнул языком маленькое стекло на циферблате. Женщина дернула за поводок. Медведь посмотрел на нее. Она дернула снова, и медведь в ответ с вызывающим видом стал кататься на велосипеде — то в одну сторону, то в другую… Он словно почуял, что на него смотрят, и давай стараться изо всех сил, как на арене во время представления.
— Стой, хватит, — приказала ему сестра Теобальда, но он крутил педали все быстрее, срезая утлы и лавируя между счетчиками. Сестре пришлось отпустить поводок. «Дюна, стой», — пыталась она остановить медведя, но он был неуправляем. На одном из виражей колесо слишком близко подкатилось к бортику тротуара, и велосипед с силой ударился о крыло припаркованной рядом машины. Велосипед упал, медведь сел рядом на обочине. Скорее всего, он не сильно ушибся, но был явно удручен случившимся. Никто не засмеялся. «Ох, Дюна!» — сердито воскликнула сестра, но затем подошла к нему и присела на тротуар. «Дюна, Дюна», — мягко журила она медведя, а он лишь качал в ответ своей большой головой и не поднимал глаз. Она вытерла рукой слюну у него на шерсти возле пасти, но он отвел ее руку лапой.
— Приезжайте еще! — жалобно крикнул герр Теобальд, когда мы садились в машину.
Мама сидела в машине, закрыв глаза, и растирала пальцами виски, чтобы не слышать наших разговоров. Она утверждала, что это ее единственное спасение от столь буйной семьи, как наша.
Мне в этот раз как-то не хотелось докладывать об уходе за машиной, но я заметил, что папа старается сохранить беспристрастность; мы должны помнить, что дело превыше всего. На коленях он держал огромный блокнот, как будто мы только что завершили обычную инспекционную поездку.
— А что на счетчике? — спросил он.
— Прибавилось тридцать пять километров, — ответил я.
— Этот ужасный медведь был здесь! — заявила бабушка. — На заднем сиденье его шерсть и я чувствую его запах!
— А я ничего не чувствую, — сказал папа.
— И еще запах духов этой цыганки в тюрбане, — продолжала бабушка, — витает под потолком машины!
Мы с папой принюхались. Мама продолжала растирать виски.
На полу, между тормозом и педалью сцепления, валялись зеленые зубочистки. Такие зубочистки вечно торчали сбоку изо рта певца-венгра, издали напоминая шрам. Но я не стал о них говорить. Представил себе, как вся компания разъезжает по городу в нашей машине. За рулем певец, рядом человек на руках машет в окно ступнями, на заднем сиденье, между рассказчиком снов и его бывшей женой, сгорбился старый медведь, задевая огромной головой обивку на потолке машины, а его изувеченные лапы покоятся на массивных коленях. Ни дать ни взять
— Бедные, бедные, — вздохнула мама, не открывая глаз.
— Лгуны они и преступники! — бушевала бабушка. — Колдуны, беженцы, да еще впридачу выживший из ума медведь.
— Они так много работали, — сказал папа, — им просто не везет с призами.
— Им бы больше повезло в зоопарке, — сказала бабушка.
— А мне они понравились, — сообщил Робо.
— Не так-то просто расстаться с классом «С», — сказал я.
— Они уже расстались, класс «Z» — вот они кто! — сердилась Джоанна. — Нет, они вообще выскочили за пределы алфавита!
— Мне кажется, надо бы ввести еще одну букву… — сказала мама.
Но тут отец поднял руку, словно хотел благословить нас, и все замолчали. Он начал уже писать в своем огромном блокноте, и ему нельзя было мешать. Вид у него был суровый. У бабушки не было сомнений насчет приговора. Мама понимала, что спорить с ним бесполезно, а Робо все уже порядком наскучило. Я тем временем вел машину по крохотными венским улочкам. Свернув на Шпигельгассе, мы выехали на Лобковицплац. Переулок Шпигельгассе такой узкий, что в витринах магазинчиков видно отражение машины, и мне показалось, будто наше путешествие по Вене не более чем монтаж, трюк кинооператора, что-то вроде сказочного путешествия по игрушечному городу.
Бабушка мирно дремала в машине.
— Ты знаешь, — нарушила молчание мама, — вряд ли изменение категории будет иметь в этом случае большое значение.
— Да, конечно, — согласился папа. И он оказался прав. Так случилось, что много лет спустя я вновь попал в «Пансион Грильпарцер».
Когда умерла бабушка — это случилось неожиданно, во сне, — мама объявила, что ей надоело путешествовать. Дело, однако, было в другом. Маме начал сниться тот же сон, что так мучил бабушку.
— Лошади все такие тощие, — сказала она как-то мне, — то есть я всегда знала, что они должны быть тощими, но не в такой же мере! И рыцари — я знала, что у них жалкий вид, но не настолько же…
Папа уволился из Туристического бюро и устроился в местную детективную контору, специализируясь на гостиницах и универсальных магазинах. Новая работа его вполне устраивала, только он отказывался работать на Рождество. Во время рождественских праздников, говорил он, немножко можно украсть.
С годами родители становились все мягче, и, думаю, на закате дней они были вполне счастливы. Воздействие бабушкина сна притупляли реальные события, и прежде всего то, что случилось с Робо. Он учился в частной школе, и его все там любили, но на первом курсе университета его убило взрывом самодельной бомбы. В последнем письме родителям он писал: «Серьезность радикальных группировок среди студентов сильно преувеличивают. А кормят нас просто отвратительно». Опустив письмо, Робо пошел слушать лекцию по истории, и его аудитория взлетела на воздух.
После смерти родителей я бросил курить и снова стал путешествовать. Отправляясь в «Пансион Грильпарцер», я взял с собой вторую жену — с первой мне никак не удавалось выбраться в Вену.
В папиной категории «В» «Пансион Грильпарцер» задержался ненадолго, а к моменту моего возвращения он вообще потерял разрядность. Хозяйкой пансиона была теперь сестра Теобальда. В ней больше не было грубоватой привлекательности — ее сменила циничная холодность незамужней тетки. Она давно утратила талию, а волосы приобрели бронзовый оттенок, отчего голова ее была похожа на медную мочалку для чистки кастрюль. Она не помнила меня, и мои вопросы ее насторожили. Поскольку я так много знал о ее давнишних приятелях, она, вероятно, вообразила, что я из полиции.