Мир пауков. Маг и Страна Призраков
Шрифт:
«Не хотите ли поесть?» — спросила Ката.
«Нет, — бросил Тифон раздраженно. — Подожду Герека».
Ката вышла, и Найл следом вернулся на кухню. Он тоже решил дождаться Герека, надеясь выяснить, отчего у Тифона такое дурное настроение.
Пожилая женщина все так же стояла у раковины, только сейчас она чистила рыбу и укладывала ее на противень. Найл, постояв за спиной у женщины, сделал шаг и слился с ее телом.
Он тотчас ощутил то же приятное, чувственное тепло, что и у Каты, только гораздо сильнее выраженное. Тут он понял, отчего ей так хочется обзавестись мужем: ее всю будто током покалывало эротической энергией. Более того, она моментально осознала в себе Найла, почувствовала мужскую энергию, которую с желанием впитала.
Ублаженный — и малость раскаивающийся в своем вторжении — Найл поспешил от нее отрешиться. Но за время этого краткого контакта он уловил то, что его заинтриговало: несомненную враждебность к Магу. А потому Найл, подавив в себе виноватость, снова слился с телом этой женщины.
Последовало уже знакомое чувство полного отождествления, которое он испытал накануне с Умайей; то, что открывало полный доступ к ее памяти. Однако в случае с Умайей точно так же открывался и сам Найл, в то время как для этой женщины он оставался закрыт.
Ее звали Квинелла. Эта гувернантка пятидесяти четырех лет, как, собственно, и все женщины в городе, ежедневно принимала порцию снадобья, замедляющего процессы старения. Но это снадобье действовало лишь на тело; голова, а заодно и шея старели в обычном порядке.
Побочным эффектом лекарства было то, что оно стимулировало физическое желание, поэтому Квинелла своей чувственной активностью фактически не уступала молодой. А поскольку, как и у многих в ее возрасте, обзавестись любовником у нее не получалось, глухое отчаяние, нарастая, делалось непереносимым. Когда такое происходило — примерно раз в неделю, — она наведывалась к дереву калинды и обнимала его, давая хоть какой–то отток своей эротической энергии.
Так вот почему прижималась к калинде та группа женщин, когда Найл с Гереком проезжали мимо в повозке. А Герек почему–то соврал, что они надеются зачать — мол, суеверие.
Понятно и то, отчего Квинелла злится на карвасида. Когда разнеслась весть, что планируется мир с пауками (а в городе, где все общаются телепатией, такое становится известным в одночасье), от изумления и радости она была сама не своя. Еще бы: для нее, как и для всех других горожан, это означало наступление новой эры. Поэтому известие о том, что Найл с капитаном заключены в темницу, вызвало жуткую волну негодования, кладя конец в том числе и надеждам Квинеллы обзавестись мужем.
Шум голосов в доме дал понять, что прибыл Герек. Ката поместила на тележку еду, предусмотрительно поставила еще один графин с вином и повезла ужин в столовую.
Герек сидел напротив Тифона с пустым бокалом; он уже успел махнуть вина. Чувствовалось, что, как и Тифон, он утомлен и сердит. Робкую попытку Каты развязать ему шнурки он пресек строптивым жестом: дескать, иди гуляй.
Когда дверь за ней закрылась, Тифон с горечью произнес:
— Разумеется, он твердит, что все это моя вина.
Сила его чувства была так велика, что Найл невольно поморщился.
— Но при чем здесь ты?
— При том, говорит, что я объявил про договор о мире, не посовещавшись с ним.
Осушив бокал, Тифон мрачно уставился в пол.
— Но ведь публичные вердикты всегда оглашаешь именно ты! — рявкнул Герек.
— Я ему так и сказал. А он мне — уж не просчитанный ли это заранее заговор против власти?
И тут до Найла дошло: Маг, как ни странно, прав. Тифон сделал это заявление намеренно, чтобы подтолкнуть властителя к принятию решения.
— Бред какой–то, — фыркнул Герек.
— Вот тебе и бред. А теперь он лишь усугубляет положение. Причем сам не знает, как сладить со всеобщим недовольством. Упертый как не знаю кто.
Герек нервозно осмотрелся и, подойдя к двери, на всякий случай выглянул наружу. Вернувшись к креслу, тяжело промолвил:
— Ох как не хотелось бы, чтоб ты переселился в один из его казематов. — Он сел. — Расскажи, как все было.
Тифон с видимым усилием успокоился.
— Когда ты утром ушел, ко мне приходили Бальтигар с Васконом. Хотели, чтобы я испросил аудиенцию у карвасида. Я сказал, что это бесполезно: если он что–то решил, то его уже не разубедить. Тогда они спросили, не переговорить ли с карвасидом им самим — то есть Гражданским собранием в полном составе.
— Бог ты мой! — Герек невольно выпрямился.
— То–то и оно. Как объяснить им, что он никого не принимает по той причине, что ненавидит людей! Они–то думают, что он мудрый и добрый — но ведь я сам их в этом убедил, талдычил до посинения! И как же теперь разом обрушить на них правду!
— Но после той ночи они, должно быть, поняли, что его замкнуло.
— Понять–то поняли. Но Бальтигар — мэр, а Васкон возглавляет Собрание. Они считают, что вправе выражать свое мнение.
Герек с деланой патетикой всплеснул руками:
— Так что ты им сказал?
— Что изложу их позицию карвасиду. Так что отвязались они от меня, лишь когда мы уже поравнялись с калиндой, и отправились в ратушу. Я обещал, что позже туда подъеду и сообщу о его решении.
— И как ты подал все это хозяину?
— Ох–х. Сам догадайся. Ну, довел до него, что все жители страны желают мирного договора и, может, еще не совсем поздно.
— И каков был ответ?
Тифон невесело усмехнулся.
— С ним чуть припадок не сделался. Он тут же вызвал Джелко и велел вооружить гвардейцев жнецами.
— Что?! — Герек неподдельно ужаснулся.
— Да это так, игрушки, — сказал Тифон. — С настоящим бластером им не сравниться. Шкуру, конечно, опалят, но только и всего.