Мир, полный демонов: Наука — как свеча во тьме
Шрифт:
Если уж члены конгресса переживают за бюджет, почему бы им не присмотреться к Министерству обороны: Советский Союз канул в вечность, холодная война закончилась, а на оборону все еще уходит, с учетом всех статей, свыше $300 млрд. в год. (И немало других программ способствуют обогащению тех же отраслей, которые и без того не бедствуют.) Вполне возможно, потомки, оглядываясь на наши времена, удивятся этой нелепости: технологии позволяют нам найти другие цивилизации, а мы остаемся глухими и слепыми, потому что вбухиваем все средства в системы защиты от уже несуществующего противника [146] .
146
Проект SETI ненадолго реанимировали за счет частных пожертвований в 1995 г. — под весьма уместным названием «проект “Феникс”».
Дэвид Гудстейн, физик из Калифорнийского технологического, пришел к интересному выводу: веками научное знание распространялось по экспоненте, и в дальнейшем такое развитие невозможно, иначе все жители планеты превратятся в ученых, а тогда уж точно рост остановится. Дэвид считает, что именно по этой причине, а не в силу какого-то фундаментального отвращения к науке, в последние десятилетия рост ее финансирования ощутимо замедлился.
Но меня беспокоит также и распределение финансирования. Отказ от SETI вполне может оказаться тревожным симптомом общей тенденции. Правительство и раньше побуждало Национальный научный фонд заняться поддержкой технологий, инженерного дела, практического применения науки вместо фундаментальных исследований. Конгресс предлагал покончить со всеамериканскими геологическими изысканиями, урезать финансовую помощь тем, кто изучает хрупкую экологию Земли. Помощь NASA в новых исследованиях и анализе уже полученных данных все более сокращается. Молодые ученые не то что не получают грантов — они уже и работу найти не могут.
Замедлились в последние годы и промышленные исследования за счет американских корпораций. В тот же период и правительство решило сэкономить за счет исследований и внедрения открытий (в 1980-е гг. растут только расходы на военную науку и технику). Первое место по ежегодным расходам на гражданскую науку и развитие технологий ныне занимает Япония. В таких сферах, как компьютеры, телекоммуникации, освоение воздушного пространства, роботехника и научная аппаратура, США теряют свою долю экспорта, а японцы наращивают. Одновременно США проиграли состязание с Японией по большинству полупроводниковых технологий, сократился наш сегмент рынка цветных телевизоров и видеомагнитофонов, фонографов, телефонных аппаратов, станков.
Фундаментальное исследование предполагает возможность удовлетворить любознательность ученых, свободно вопрошать природу и не спешить с осуществлением конкретной практической цели, но искать знание ради знания. Разумеется, ученым именно этого и хочется. Это их любимое занятие, ради такой свободы следовать за своим «нюхом» многие и идут в науку. Однако поддержать такие исследования — в интересах общества. На этом пути совершаются крупнейшие открытия во благо всего человечества. Стоит задуматься, не окажутся ли несколько крупных, амбициозных научных программ более выгодным вложением, чем множество локальных.
Нам редко удаются умышленные открытия, полезные для экономики или повышающие безопасность человеческого существования. Зачастую для таких открытий как раз и не хватает фундаментальных знаний. Зато если мы занимаемся разнообразными исследованиями природы, тут-то и находятся всевозможные практические применения, о каких мы и не мечтали. Не всегда, разумеется, но достаточно часто.
Давать деньги человеку вроде Максвелла — с виду глупо, это значило бы поощрять «праздное любопытство» науки. Практически мыслящие законодатели такого не одобрят. Расточать национальные средства на гранты, чтобы эти ботаны с их никому непонятным сленгом предавались любимым хобби, а тем временем важнейшие государственные задачи останутся нерешенными?! В такой перспективе понятно, почему некоторые считают ученых еще одной группой давления, лобби, которое хочет одного: побольше грантов, чтобы умникам не пришлось тяжко трудиться или искать средства на пропитание.
Максвелл и думать не думал о радио, радаре и телевидении, когда набрасывал фундаментальные уравнения электромагнетизма; Ньютон и не мечтал о космических полетах или спутниках связи, когда всматривался в движение Луны; Рентген исследовал таинственное излучение — настолько странное, что он именовал его Х-лучами, — не держа в уме возможности медицинской диагностики; Кюри не искала способ лечения рака, когда по крупицам добывала радий из урановой руды; Флеминг, едва завидев, что на плесени не размножаются бактерии, не сообразил сходу, что теперь-то он спасет миллионы жизней антибиотиками; Уотсон и Крик не рассчитывали разобраться с генетическими недугами, когда ломали себе голову над рентгеновской дифрактометрией ДНК; Роуленд и Молина, когда начали изучать роль галогенов в фотохимии стратосферы, не знали, что придут к выводу: фреон губит озоновый слой.
Члены конгресса и другие политические лидеры время от времени прямо-таки не могут удержаться и не пошутить насчет диковинных научных фантазий, на которые у правительства еще и денег просят. Даже такой умный сенатор, как Уильям Проксмайр, выпускник Гарварда, учредил премию «Золотое руно» и награждал ею те научные проекты, которые считал напрасной тратой денег, — этой участи не избежал и проект SETI. Перенести бы такой подход на другие времена, другие страны: «Золотое руно» мистеру Флемингу — додумался же изучать плесень на вонючем сыре. И той польке, которая перекопала тонны руды из Центральной Африки в поисках вещества, светящегося в темноте. Не забудем и мистера Кеплера — он вслушивается в гармонию сфер.
Подобные открытия и множество других, облагодетельствовавших нашу эпоху, — да некоторым из них мы просто жизнью обязаны! — были сделаны учеными, которым предоставили возможность исследовать фундаментальные проблемы Вселенной или то, что казалось наиважнейшим самим исследователям и их коллегам. Япония в последние два десятилетия находит великолепное применение — но чему? Выводам из все тех же фундаментальных исследований, попыткам проникнуть в самую суть природы. Так мы приобретаем новое знание — и лишь потом ему находится практическое применение.
Со своей стороны, ученые обязаны, особенно когда запрашивают большие суммы, ясно и честно объяснить, за каким знанием они гонятся. Суперпроводящий суперколлайдер (SSC) стал бы главным на Земле прибором для исследования тонкой структуры вещества и состояния ранней Вселенной. По оценкам, на него требовалось затратить от $10 млрд. до $15 млрд. Израсходовав $2 млрд., конгресс в 1993 г. прикрыл проект. Ни нашим ни вашим. Но в данном случае, как я полагаю, зловещую роль сыграл не упадок интереса к науке. Просто вряд ли кто в конгрессе понимал, зачем нужны высокоскоростные коллайдеры. В качестве оружия не годятся. Вообще никакой практической пользы нет. Коллайдер мог бы способствовать поискам чего-то с довольно-таки пугающим названием «теории всего». В этой теории задействованы кварки, шарм, аромат, звук, цвет — физики разнежились? Конгрессмены, с которыми мне довелось беседовать, выражались и похлеще: разгулялись ботаны. Не слишком любезное обозначение науки, служащей любознательности. Никто из тех, кто должен был отрядить на эту затею деньги, не знал, что такое бозон Хиггса. Я читал обращения в защиту SSC — нет, неплохие, только нигде не объясняется, зачем все это нужно, не объясняется на уровне, доступном умным скептикам, которые не изучали физику. Раз уж физики решились просить $10-15 млрд. на прибор, от которого не видать практической пользы, то пусть хотя бы подкрепят свои требования яркими иллюстрациями, образами, а еще вернее — внятными словами. Думаю, что провал данного проекта в первую очередь был связан именно с такого рода ошибкой, а финансовые просчеты, урезание бюджета, неумение вести интригу — это все вторично.
Утверждается рыночный подход к знаниям: пусть-ка научные учреждения безо всякой государственной поддержки состязаются со всеми другими претендентами, какие имеются в социуме. Но те первопроходцы, имена которых я перечислял, едва ли совершили бы свои великие открытия, если бы правительство отказало им в поддержке и обрекло на конкуренцию в условиях тогдашнего рынка. К тому же и стоимость фундаментальных исследований со времен Максвелла существенно возросла — и расходы на теоретическую часть, и в особенности на эксперименты.