"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
Надо отдать моему шурину справедливость: он был прекрасный человек. Добрый муж и благородный характер. Он делал блестящую карьеру и со временем стал министром иностранных дел. Он был тогда секретарем моего отца, который очень к нему привязался и решил, что это идеальный муж для его горячо-любимой дочери. Но только потому, что сестра была жертвой этих безчеловечных обычаев, она возненавидела своего мужа и заставила и меня ненавидеть его. Бедный человек! Разве он был виноват? Вся система была неправильна и ее необходимо было изменить. Но кто бы это сделал? Мы решили, что мы возьмемся за это. Мы найдем пути, которые приведут к свободе турецкую женщину. И мы нашли!
Но это было не легко! Кто мог нас услышать? Кто стал бы печатать наши статьи, если бы мы хотели прибегнуть к такому средству? Кроме того, про это узнали бы, и мы понесли бы наказание. А разве это улучшило бы положение дел? Таким потерпевшим был наш же сосед, поэт. У Абдул Гамида были короткие разговоры с людьми, умевшими держать в руке перо. Среди ночи шпионы его величества налетели на дом поэта и старательно перерыли все его бумаги. Нашли только самую невинную поэзию. Но и поэт, и вся его семья исчезли в эту ночь и долго никто не смел спрашивать, куда они девались. Нет, прибегать к помощи пера было невозможно. Мы должны были искать других путей.
Со времени замужества моей сестры мы поклялись сделать что-нибудь для освобождения турецкой женщины. Мы каждый день встречались, чтобы говорить про наши горести. Мы читали про женщин других стран, читали все, что попадалось нам под руку — хорошее, плохое и просто ненужное. Наша цель стала для нас религией. Мы устраивали обеды, конечно, только для женщин, — и обсуждали нашу судьбу. Но, все таки, мы не подвигались ни на шаг. Что могли мы сделать? Как раз в этот период наших стремлений Абдул Гамид запретил эти обеды и музыку, которая служила предлогом для наших собраний. На него было сделано очень серьезное покушение бельгийским анархистом. Как смели мы желать играть на рояли и петь, когда жизнь нашего «возлюбленного» монарха была в опасности! Весь народ был погружен в нечто вроде социального траура, в виде благодарственной жертвы за его «чудесное спасение».
Но мы с сестрой, все таки, продолжали работать для нашего дела. Мы говорили себе: как может цивилизованный мир помочь нашим страданиям, когда там не знают о том, как мы страдаем? Нам нужно было найти перо европейца, который понял бы нас, мог бы защищать и, главное, хотел бы это сделать. Судьба привела в то время к нашим берегам Пьера Лоти. Мы решили встретиться с ним и просить его о защите.
Правда, Пьер Лоти был всегда другом турок. Он любил нашу культуру и мог помочь нам. Мы почти наизусть знали его произведения. Мы знали, что он поэт в прозе, хотя основой его романов и была всегда действительная жизнь. Так было с романами «Азиадэ» и «Мадам Хризантем», и мы понимали, что если бы он написал роман нашей жизни, то это должно было бы быть его романом. Нам самим нужно было сделать для него этот роман. И вот роман, который потом превратился в «Разочарованных», стал для нас центром нашей жизни. Начался он с того, что мы написали до востребования морскому офицеру Вио (Лоти) и устроили с ним свидание, которое совершенно правдиво описано в книге Лоти. Опасность этих встреч восхищала его. Он очень интересовался турецкими женщинами и длинные письма, подписанные в романе именами Зейнеб, Мелек и Дженам, были написаны моей сестрой и мной. Француженка, которой мы доверяли, исправляла их для нас. Но письма — наши и это — наш дневник.
Роман «Разочарованные» был переведен на все языки и его очень много читали, но, быть может, все таки, не мешает вспомнить его содержание. Три турчанки — Дженам, Мелек и Зейнеб, воспитанные европейскими гувернантками, тяготятся своей судьбой. Одна из них замужем за человеком, которого ненавидит. Чтобы культурный мир узнал про их горести, они пишут известному французскому романисту, прося его сделать это доброе дело. Он заинтересован и приезжает в Константинополь. Но так как они мусульманки и не могут открыто с ним познакомиться, они устраивают самые необыкновенные встречи в уединенных местах. В то же время, они изливают ему в письмах всю свою душу. Потом Мелек умирает, Дженам убивает себя из любви к французскому романисту, который ни разу не видал ее без чадры. Остается одна Зейнеб. Вот содержание романа. Почти история нашей жизни, написанная волшебным пером Пьера Лоти и вставленная в рамку из самых дивных картин нашей прекрасной родины, которые когда либо были переданы человеческим пером.
Но кто же была Дженам? Да, собственно, никто определенно. Иногда это была одна из наших двоюродных сестер, другой раз — другая. Нас всегда было три женщины с закрытыми лицами. Лоти в первый раз увидал наши лица, когда мы встретились потом в Париже.
Нас обвиняли в том, что мы обманывали Пьера Лоти. Но это неправда. Ради этого романа Дженам должна была жить и умереть. Ради романа же Лоти должен был поверить, что она умерла от любви к нему. В землю был опущен гроб с воображаемой Дженам. В память ее Лоти воздвиг маленький алтарь у себя дома, в Рошфоре. Должны ли мы были убивать его иллюзии? И не прекраснее ли иная ложь самой жизни?
Наша книга должна была быть лучшим из всех когда-либо появившихся в печати романов. Я, Мелек, не побоялась умереть, чтобы дать возможность Лоти описать живописные турецкие похороны. Почему бы не умереть и Дженам? Ее трагический конец был необходим для романа, и Лоти не написал бы так, если бы он только «воображал» ее смерть. Ведь, эта женщина излила ему всю свою душу, она умерла от любви к нему — и борьба турецкой женщины за свободу стала с тех пор священна для Лоти в память Дженам. А этого-то мы и хотели.
Каких только планов мы ни строили, чтобы наши свидания с ним были возможно романтичнее! Как мы старались, чтобы Лоти почувствовал всю грусть и пустоту нашей жизни! А какие письма мы писали! Напрасно Лоти говорит в предисловии, что героини никогда не существовали. Нас без труда узнали бы за легким покровом вымысла. Если мы хотели рисковать, нам необходимо было потом бежать. Если бы мы остались, нас ждала бы гибель. Если же мы убежим, у нас, все таки, есть надежда благополучно добраться до Парижа. И мы решили бежать, не откладывая. Мы знали, что это значит, может быть, на век проститься с Турцией. Мы никогда не сможем вернуться, пока на троне Абдул Гамид, но настанет же день, когда его смерть или революция освободят нас от этого отвратительного, преступного сумасшедшего и дадут женщине свободу!
Мы говорили себе, что будем жить во Франции, с нашими французскими родственниками, и все будет хорошо. Но судьба пожелала другого. Нам нужно было пережить еще много трагических глав. Но этого нельзя было избегнуть. Так было написано. Кисмет!
Нас часто потом упрекали, что мы не расчитали цену, которой придется расплачиваться за наш побег. Но разве кто-нибудь расчитывает перед лицом серьезной опасности? Нам казалось, что мы совершенно измучены этой безсмысленной гаремной жизнью и всегда мечтали о Франции. Мы воображали, что там все счастливы и свободны. Целью нашей жизни было работать для освобождения турецкой женщины, а бегство наше будет публичным протестом. Увы! нам и в голову не могло прийти, что мы всего только со сковороды бросаемся в огонь!
Правда, у нас не было недостатка в смелости. Даже наши самые строгие критики не отказывают нам в этом. Турецкие женщины в те дни не путешествовали. За семьями крупных чиновников следили днем и ночью. За нами же особенно усердно следили из-за нашей французской крови.
Наши слуги — греки и армяне, — были подкуплены и не отходили от нас. И, все таки, мы дошли до такого отчаяния, что решили бежать из этой страны, чтобы стать свободными.
Прежде всего надо было, конечно, достать паспорта. Их мы купили у одной польки — нашей учительницы музыки. К счастью для нас, она и ее две дочери уезжали в Египет, иначе она не могла бы продать нам паспорта. Одна из дочерей должна была ехать с нами в Париж, мать же уехала с фальшивыми паспортами с другой дочерью в Египет. Конечно, мы заплатили за это огромные деньги. Можно себе представить, сколько драгоценностей пришлось нам продать, чтобы уплатить по этому счету! Но другого выхода не было — кто дал бы нам паспорта?