"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
Тут произошло начало конца.
Что-то в столе или в той подставке, вдоль которой он двигался, держась за нее, вдруг поддалось под его рукою, словно нажатая пружина, но он не обратил на это внимания и уже продвинулся на несколько шагов дальше, как тихий звук за его спиной заставил его ноги врости в пол.
Звук слабый вначале, все усиливался. Похоже было, что кто-то завел часы. Слышалось хриплое тиканье, сердитое урчание, становившееся все громче и громче, как будто часы собирались с силами пробить, но затем маятник сбился с такта, что-то в механизме захромало, заскрежетало, зашипело… крякнуло и бессмысленно закрутилось, зажужжало, как если бы в часах лопнула пружина. Одновременно где-то рядом бухнуло что-то тяжелое — словно упало, ударившись о твердое.
Секунды на три все стихло, и — снова началось сначала: хриплое, сердитое тиканье, урчанье, все громче и сильнее… роковое крякание, жужжание… бух!.. конец!
Так повторилось три раза подряд и началось в четвертый прежде, нежели человек пришел в себя. Его гипотеза о покойницкой была разрушена, ибо тут несомненно действовал какой-то механизм, вдобавок испорченный. Но не все же здесь было механическое… и когда эта мысль пришла ему в голову, сердце перескочило ему в глотку и так заколотилось, что у него в ушах зашумело. Он стоял, трясясь всем телом, и всеми десятью пальцами отмахивался от звука, который различал сквозь хрип механизма.
Это была то повышавшаяся, то понижавшаяся гамма мучительных стонов и вздохов, и какой-то шорох, как будто кто-то пытался встать, но постоянно падал опять, когда часы останавливались. Человек, стало быть, был здесь не один; рядом с ним впотьмах был еще кто-то и мучился… А часы…
Смутные, отрывочные воспоминания о разных пытках и прочих ужасах, о которых он учил в школе, пробегали по развалинам его мозговых клеточек, и он уже разинул рот, чтобы отчаянно, во все горло, заорать, как вдруг сделал открытие, заставившее ого разом сомкнуть челюсти.
Он нащупал внизу, за подкладкой куртки, свой электрический фонарик, который считал было потерянным вместе со всем остальным своим богатством; фонарик провалился в дыру в кармане.
Возможность увидеть проблеск света в этой ужасающей тьме еще раз немножко подкрахмалила его. С трудом выудил он фонарик и нажал кнопку. Белый конусообразный сноп ослепительных лучей прорезал мрак…
И он взвыл. Последние остатки рассудка растворились в хаосе страха, ужаса, изумления, непонимания. Он выл, на подобие пароходной сирены, иногда давился своим воем и испускал жалостное мяуканье, пока внутренности его не приходили опять в порядок. Тогда он снова завывал.
Сноп света вызвал из мрака ужасающее видение: крупное лицо, белое, как мел, с резкими грубыми чертами и с всклокоченною седою бородою, скрежетавшее зубами и стонавшее не по-человечески; грузное тело в грязной, расстегнутой рубахе, обнажавшей безобразно волосатую грудь; жилистые ноги в рваных брюках. Распростертое на низеньком деревянном ложе, тело как будто пыталось подняться на локтях, прислушиваясь к неумолчному, хромающему тиканью часов. Отвратительное лицо передергивалось от боли, белки глаз закатывались, в глотке хрипело… и туловище тяжело, медленно, приподымалось… Вот оно почти в сидячем положении…
Электрический фонарик выпал из руки жалобно воющей оболочки человеческой, пригвожденной к месту и не спускавшей помертвелых, вытаращенных глаз с ужасного видения.
Фонарик, упав, загас, и в тот же момент помещение наполнилось шумом бешено закружившихся колес часового механизма, а с ложа послышался тяжелый вздох и глухой стук падения.
Человек повалился на что-то — ему было все равно на что — и вопил, вопил неистово.
Кто-то откуда-то пробежал, где-то громко застучали в дверь. Раздались голоса… Вскоре в самом дальнем углу комнаты показался свет, пробивавшийся снаружи сквозь щели в двери и обрисовавший ее контуры. Голоса приблизились. Кто-то что-то громко доказывал, кто-то бормотал протестующе, а пронзительный бабий голос просто тараторил. Вот они у самой двери.
— Теперь, может, сами послушаете, а? — проговорил громкий голос с полицейской самоуверенностью. Шум именно отсюда.
— Aber was ist das? [94] — взвизгнул женский голос. — Ведь в этот сарайчик только один… wie heist es?… [95] один хлам!..
Дверь распахнулась. На пороге стояли: полицейский, высоко подымая свой фонарь, старый бородатый еврей в одной сорочке под халатом, и нестарая. толстая женщина в фантастическом неглижэ. Она завизжала, увидав по-идиотски воющего субъекта, метнувшегося было к ним, но упавшего опять и бессмысленно обводившего глазами помещение, теперь освещенное, пока они не наткнулись на стоявшую в углу вывеску. Огромные ярко-красные буквы на зеленом поле гласили:
94
Но что же это такое?
95
Как это называется?
Он перестал вопить, не отрывая глаз от вывески и, наконец, начал соображать.
Взгляд его скользил по этому вонючему складу нуждавшихся в починке восковых фигур и прочего хлама. На полках, на столах и на полу лежали тела, туловища, головы; вдоль одной из стен висел на проволоке целый ряд рук; в углу стояло несколько ног, а на черном ложе продолжала хрипеть и стонать, тщетно пытаясь приподняться, «Жертва Ивана Грозного» с испорченным механизмом.
259
Вот как это было…
Стояло раннее весеннее утро. Из риги вышел работник, потянулся и так сладко зевнул, что у «старшины» Ивана Андреича сразу же явилось непреодолимое желание последовать его примеру. Запустив руку за пазуху, он поскреб там и только что раскрыл рот для зевка, как во двор вошел пастух Сережка, держа в руках полученный им на день ломоть хлеба. Ни на кого в частности не глядя, Сережка равнодушно протянул:
— А начесь в болото змей упал. За Яфанами озимями… — и для вящей убедительности добавил: — вот!
— Какой змей, чего плетешь? — резко оборвал Сережку старик Илюшка, ночной сторож, а Иван Андреич, перестав созерцать скворешницу и выпростав руку из-за пазухи, воззрился на левый, закрытый бельмом, глаз Сережки.
— А змей! — не глядя ни на кого, ответил Сережка. — Все робята видели… кра-асный с хваа-стом! Прямо в азимя дяди Яфана упал… Ванька Яфанин напужался, с ночного убег… Пра!..