«Мир приключений» 1963 (№09)
Шрифт:
«Не буду воевать! — беспрерывно твердил я. — Ни за что не буду! Не хочу работать на виккерсов и захаровых!»
Но случилось так, что я не сдержал зарок.
4
В тысяча девятьсот сорок втором году я служил на одном бразильском речном пароходе, который ходил по Амазонке, развозя груз и пассажиров по пристаням.
В шутку мы называли его «землечерпалкой». Он был очень старый, колесный. Чудо техники девятнадцатого века! Весь скрипел на ходу, будто жаловался на своих нерадивых хозяев. Эти скупердяи, видите ли, жалели денег на ремонт! Однако силенка в его машинах еще была! И напоследок он доказал это…
Мы отправились в рейс при зловещих предзнаменованиях.
В Южной Америке, надо вам знать, полно фольксдойче, то есть переселенцев немецкого происхождения. Большинство из них были организованы в союзы и не теряли связи с фатерландом. Считалось, что они потенциальная опора Гитлера.
Случаи торпедирования бразильских кораблей участились. Немецкие подводные лодки запросто заходили в устье Амазонки.
Бразилия пока соблюдала нейтралитет, но ведь немцы не очень-то считались с нейтралитетом.
Упорно поговаривали о готовящемся фашистском перевороте. В Рио рассказывали, что подводные лодки «неизвестной национальности» буквально роятся у бразильских берегов.
А фольксдойче каждую ночь передают в море световые сигналы, чтобы облегчить высадку десанта.
В одном женском монастыре, где аббатисой была немка, обнаружили рацию. Монашки укрывали ее в притворе церкви и отстукивали свои шифровки под торжественные звуки «Te-Deum» [12] .
Впрочем, нас немного успокаивало то, что «Камоэнс» совершает рейсы лишь в среднем плесе Амазонки, и то главным образом по ее притокам, которые соединяются друг с другом. «В такую даль, — думал я, — не забраться немецким подводным лодкам! И к чему мм туда забираться?»
12
«Тебя, бога, хвалим» (лат.).
— А глубины? — спросил Шубин, напряженно слушавший своего гостя.
— Глубины позволяли это, особенно сразу после сезона дождей. Тогда вода поднимается на сорок — пятьдесят футов выше своего уровня. Потом, на протяжении нескольких месяцев, она медленно спадает.
Бассейн Амазонки, как вам, вероятно, известно, представляет собой громаднейшее в мире болото, более или менее топкое. Связь с людьми, живущими в маленьких поселках по берегам рек, осуществляется только с помощью пароходов.
За рейс мы обходили Тракоа, Тукондейру и Рере — три самых захолустных притока Амазонки.
На плантации доставляли почту, консервы, рис, сахар и сухую муку, точнее, истолченный в порошок корень одного растения, забыл его название. Бразильцы сыплют этот порошок в похлебку, посыпают им мясо и даже добавляют в вино. А с плантаций забирали коричневые шары каучука, его сгустившийся сформованный сок, и, кроме того, конечно, бананы, какао, ананасы.
По палубе приходилось пробираться бочком. Ведь на «Камоэнсе» были и пассажиры: рабочие — добыватели каучука, их жены и дети.
Люди лежали на палубе вповалку, подложив под голову сумки с пожитками. Это был первый «этаж». Затем шли второй и третий — гамаки, развешанные один над другим. И, наконец, была еще крыша, которую подпирали столбы. Туда забирались любители свежего воздуха и располагались среди связок бананов и клеток с курами, утками и поросятами.
Наверху, однако, было небезопасно. Иногда пароход, обходя мель или плывущий сверху плавник [13] , круто отклонялся к берегу. Свесившиеся над водой ветви деревьев могли, как метлой, смести зазевавшихся пассажиров.
13
Плавник — подмытые в паводок стволы деревьев.
А в воде их поджидала пирайя. Слыхали с такой рыбке? Нет? О! Будет пострашнее аллигаторов! Небольшая, не длиннее селедки, но на редкость свирепая и прожорливая. Своими глазами видел, как стая этих рыб набросилась на весло, опущенное в воду, и выкусила из него целый кусок. Мне рассказывали, что у некоторых индейских племен — только не у Огненных. Муравьев, это я точно знаю, — принято опускать мертвецов в реку, чтобы пирайя обглодала их до костей. Занимает всего несколько минут. Потом скелеты красят и вывешивают у входа в хижину.
Не зря я упоминаю об этих пирайях. До них еще дойдет черед!
Ну, стало быть, наш поев ковчег, безмятежно шлепая плицами, подвигался себе по реке Рере, чтобы в положенное время свернуть и устье Тракоа. Происшествий никаких! Население ковчега ело, пило, пело, плакало, переругивалось, хрюкало, кудахтало.
Тишина на пароходе наступала только ночью. Но тогда над водной гладью начинали звучать голоса болот и тропического леса.
В ночь накануне встречи с «Летучим голландцем» мне было не до этих призрачных голосов — я находился в машинном отделении. Вдруг команда: «Стоп! Малый назад!» И потом по переговорной трубе меня вызывают на мостик, а голос у капитана, слышу, злющий-презлющий.
«С чего бы это он?» — думаю.
Ну, вытер руки паклей, выбрался наверх.
Корабль покачивается посреди реки, удерживаясь на месте ходами. По обеим сторонам — черные стены леса. Плес впереди сверкает, как рыбья чешуя. Ночь безлунная, но звездная, полная, знаете ли, этого странного колдовского мерцания, мелькающих в воздухе искр.
Оказывается, второй помощник, стоявший вахту, по ошибке свернул не в то устье.
И сделал это, заметьте, уже давно — почти сразу после захода солнца.
Парень был молодой, самонадеянный. Прошел, наверно, миль двадцать пять вверх по реке, принимая ее за Тракоа. Спохватился, лишь когда рулевой сказал ему: «Что-то долго не открывается пристань на правом берегу».
Там, знаете ли, принято в ожидании парохода зажигать факелы и размахивать ими среди зарослей, чтобы облегчить подход к пристани.
Пристань должна была открыться на двадцать второй миле от устья. Тогда, совладав со своим мальчишеским самолюбием, второй помощник приказал разбудить капитана.