Мир приключений 1974 г.
Шрифт:
— Отец умер после вашей женитьбы?
— Да, вскоре. Ну, а я в армию пошел. — И тут Лазарев задал капитану вопрос, давно вертевшийся у него на кончике языка: — Так о чем вы догадываетесь?
— Во-первых, что вы письма только жене пишете, а матери приветы присылаете.
— В одном доме живут, в одной комнате!
— Это ничего не значит. Вы хоть в одном конверте, да каждой по письму. Один пакет матери адресуйте, а другой — Нине. Ревнует вас мать. А вот добьетесь, что отпуск получите, телеграмму отобьете — и на самолет. Там сами увидите — мать вашему счастью не помеха, да и Нина ваша — хороший, видно по всему, человек.
— Не уживутся они, — нехотя улыбнулся шутке Трофим.
— От вас зависит.
— Вот уж нет! — искренне воскликнул сержант.
— А вы, Лазарев, в письмах пишете, ну, к примеру, что в кино ходите, какие книги читаете.
— Как же…
— Получится, что у вас развлечений больше, чем у жены. Той, поди, некогда. Работа, учеба. Она у вас в торговом техникуме?
— Да.
— Особенно подробно про отдых, про фильмы да книги и матери пишите. Вы ведь в кино бываете чаще, чем в бане. И не напролом об этом в письмах, а между прочим. Жалобы их друг на друга будто не замечайте Мать ваша добрая женщина. Потому и пожелание мое вам такое. Другому бы этого не посоветовал.
— Простите, товарищ капитан, а помогали кому-нибудь ваши советы?
— По секрету скажу — не спрашивал. А вы не слышали, жаловался кто-либо?
— Не слышал ни слова.
— Пусть и наш с вами разговор останется между нами.
— Товарищ капитан, а почему вы догадались, что я матери писем не писал?
— Вы о них не говорили. И не пишите жене «скажи матери», «передай матери». Напишите и сообщите, о чем считаете нужным, сами. Поймите, Лазарев, ведь это невежливо. Даже обидно и той и другой. Главное же — будьте терпеливы, делая выводы, и тверды в решении. Видите — держится человек вас, и вы держитесь его, а удерживать — напрасный труд.
— Этот совет только для меня?
— Да. При таком характере, как у вас.
— А какой у меня характер?
— Вы умеете быть прямым, вы откровенны. И не умеете хитрить.
— А как же «дипломатия»?
— Дипломатия — это умение держать себя достойно, уважая обычаи других. Хитрость — в лучшем случае полуправда…
Глубокий вздох и ворчанье Сашки на кровати оторвали Трофима от воспоминаний…
— Слушай, ты, Лазарев, я алмаз нашел и сдал.
— Везет человеку!
Трофим обернулся к Сашке и увидел, что тот лежит на кровати одетый, чего с ним никогда не случалось, да и представить себе такое невозможно. А лицо друга, сообщившего радостную новость, выглядело просто несчастным.
— Заболел, что ли? — обеспокоенно спросил Лазарев.
— Типун тебе на язык.
— Да в чем дело? Говори.
— Алмаз я нашел — и сдал.
— Ну, а как же! — недоумевал Трофим.
— Да никак… — зло ответил Сашка.
— Жалеешь… Попов промолчал.
— Приз за находку получишь, — сказал Трофим. — Мог бы и не найти. Дело такое.
— Наплевать было бы.
— Ну и сейчас наплюй. Велика важность.
— Ты знаешь, сколько стоит мой алмаз? —
— Прикинул? — усмехнулся Лазарев.
— Прикинул… — кивнул Сашка и принялся грызть ногти.
— Чего это ты за ногти взялся? — удивился Трофим.
— Детская привычка. Отвык, да вот вспомнил.
— Забудь. И об одном и о другом. Самое милое дело, — по-дружески посоветовал Лазарев. — Считай, что пожелал в личную собственность «Ту-134». Самому смешно станет.
— Тошно на душе.
— К Анке сходи, потрепись. Может, полегчает.
— Не-е… Трошка, ты мне друг?
— Стал бы я от кого другого выслушивать этакую околесицу! — фыркнул задетый вопросом Лазарев. — Послал бы я его подальше — и дело с концом. Тоже мне «переживания»…
— Пойдем на охоту. Тошно в городе. По три отгула у пас заработано. А? Глухарей постреляем…
— Сразу не дадут.
— Знаешь, как я алмаз назвал? «Солдат».
— Здорово!
— Дадут отгул. Я попрошу.
— Ну, раз знаменитость попросит… — рассмеялся Трофим, — тогда дадут! Поохотиться — это ты хорошо придумал. Сколько времени собираемся. В общество охотников записались, ружья купили, а не стреляли из них ни разу.
Сашка, по прозвищу «Лисий хвост», постучал по кабине, машина остановилась. Лазарев и Попов спрыгнули на разбитую вдрызг дорогу как раз на «половинке», на середине пути между приисками.
Пасмурная, промозглая ночь сгустилась перед рассветом. Редколесье, расступившееся на мари, выглядело черной стеной.
— Точно, это та самая болотина? — передернув плечами от холода, спросил Трошка, чуток вздремнувший в кузове.
— А как же! — звонко отозвался Сашка. — Она самая. Видишь две кривых лиственницы?
— Не… — буркнул Трошка и полез доставать из машины рюкзак и ружье в чехле. — Ты ничего не забыл?
— Чего мне забывать? Всё на мне. А лиственниц и я не вижу…
— Может, не та марь?
Хлопнула дверца кабины, и к ним подошел шофер, прокашлялся, погремел спичечным коробком, прикурил. От крошечного желтого огонька тьма сделалась еще неприглядней.
— Чего забрались в такую глушь? — спросил шофер. — Места знаете?
— Все места одинаковые, — фыркнул Сашка.
— Тогда чего? — Шофер закашлялся, сплюнул и затянулся так сильно, что стал виден хитрый прищур его глаз.
— Места, где водятся глухари, все одинаковы, — наставительно сказал Сашка.
— Хитер ты, Лисий хвост… — Мотор дал сбой, чихнул, к шофер не договорил фразы: замер, прислушался.
— Ты поезжай, — сказал Сашка, — а то начадишь тут, вся дичь разбежится.
— От вас самих соляркой до полюса воняет, — добродушно отозвался шофер. — Но местечко я это запомню. А вас я, значит, захвачу послезавтра либо у парома, либо тут. Ночью я буду, часа в три.
— Давай-давай! Только пассажирку на крутоломе разбуди, а то как начнешь на Чертовом спуске тормозить, она себе нос разобьет.
Но шофер то ли не слышал, то ли не хотел отвечать. Снова хлопнула дверца, взыграл мотор, и борт с яркими стоп-сигналами поплыл от них. Малиновые огоньки дергались и вихлялись, словно хотели разбежаться. То один, то другой пропадал в дорожных буераках, но тотчас выныривал. И опять искорки принимались мотаться друг подле друга, пока не скрылись за дальним увалом на просеке.