«Мир Приключений» 1977 (№22)
Шрифт:
— «О царство кухни, кто не восхвалял!..» Татка, какое холодное у тебя плечо. Ты прямо ходячий холодильник «Бирюса».
— Матвей! Неужели и ты занимаешься хозяйством? Это на тебя непохоже.
— Конечно, непохоже. Нет, Татка, «муж-мальчик», «муж-слуга» из меня никогда не получится. И пришел я не за покупками и тебе советую выбросить их из головы. Тата! Ты же хочешь посвятить свою жизнь богу Аполлону, ну, а он, знаешь ли, разборчивый мужчина и ужасный эстет. Если ты заявишься к нему нагруженная авоськами с кабачками и сладким перцем и от тебя будет нести сельдереем… Не знаю… не уверен, откроет ли он тебе объятия или зажмет нос двумя пальчиками, а другой рукой прикроет глаза и скажет: «Фи!» Нет, Татка! Кроме шуток, ты заметила, какой сегодня дивный туман?
— Туман заметила, особенно над водой.
— Ах ты моя простушка, барышня-крестьянка! А ты замечала когда-нибудь в этом утреннем тумане солнце — рассеянное, разлитое в воздухе солнце?.. Да это же Рембрандт! Ты посмотри на это плотное золото дынь в зыбком золоте воздуха, а прозрачное золото винограда, а перламутром отливающее золото лука, а рядом с этим многоликим золотом фиолетовость, почти чернота баклажанов… Татка! Да это же старые голландцы! Увы! Сейчас, здесь, я верю, что прекрасное есть — сама жизнь.
Когда Матвей говорил, я чувствовала, что вижу все так же, как он говорит. И я спросила его:
— А запахи, тебя волнуют запахи? — Мне хотелось, чтоб он чувствовал так же, как я. — Знаешь, я многое люблю или не люблю по запаху…
— Чувство обоняния — это, пожалуй, самое животное, что осталось в homo sapiens, тогда как наслаждение цветом — это уже завоевание человеческого мозга. Ты знаешь, ведь многие животные вообще не видят цвета. Например, несчастные собаки никогда не смогут оценить полотен Ван-Гога, даже самые эстетически развитые собаки. Они видят их как плохую черно-белую репродукцию. Правда, цвет прекрасно видят насекомые, но у них это носит чисто служебный характер. А вот наслаждение запахом доступно всем. Возьми ту же собаку. С каким наслаждением она вдыхает ароматы помойки, как будто ее привели в салон мадам Коти…
Я немножко обиделась на Матвея, но виду не показала, и он продолжал говорить.
Мы шли по нашей горбатой улочке, и Матвей тащил мою авоську с дынями и помидорами. И мы еще не свернули в наш тупичок, как оба услышали Моцарта, «Ночную серенаду». И сразу почему-то обида моя на Матвея прошла, и я наполнилась внезапным и непонятно отчего наступившим счастьем.
Ну, а потом мы часто встречались с Матвеем. Мы ведь и на работе виделись каждый день. Часто нас вдвоем Клавдия Владимировна посылала, когда на строительстве новых домов находили что-нибудь интересное. Мы летели сломя голову, чтобы экскаватор не успел там все переломать. Спрыгивали в ямы и бережно освобождали от комьев земли то старинные монеты, то куски амфор или пифосов.
Мы возвращались в музей нагруженные сокровищами, и Матвей учил меня, как надо осторожно очищать от земли находки, как бережно заворачивать осколок в бумагу, как клеить коробочку для каждой монеты и как делать описание найденных вещей.
Мы часто засиживались в музее до глубокого вечера, разбирая находки.
С каждым днем я все чаще думала, как это я жила раньше? Мне казалось, что у меня только сейчас открылись глаза на многое. Я даже спрашивала маму:
— Мама, ты хоть замечаешь, что я с каждым днем умнею?
— Просто становится страшно с тобой разговаривать. Такой ты у меня эрудит. Татка.
Я действительно кое-что узнала за это время. И конечно, из-за Матвея. Но вот странная вещь: чем больше я всего узнавала, тем больше мне не давала покоя мысль о наших человечках.
Еще давно, когда я была совсем маленькая, мы с мамой без конца разговаривали про них, и с тех пор во мне засела мысль, что эти фигурки — след какой-то совершенно неизвестной культуры, может быть, целой погибшей цивилизации.
Мама-то ведь у меня настоящий серьезный ученый. У нее эта мысль возникла от ее больших знаний, от сравнения наших фигурок со всем, что найдено в мире за все, все годы. Мама давно пришла к выводу, что они не принадлежат ни к одной из известных культур. Так что эта мысль, можно сказать, мне по наследству перешла.
Ну, а потом я стала думать еще и о другом. Эта цивилизация не иначе как в нашем Крыму была, просто ее еще не нашли. Ведь нельзя же так считать, что все уже найдено и никаких великих открытий больше не будет.
И почему, собственно говоря, все древние цивилизации должны обязательно селиться не знаю где, где-то у черта на рогах — в Андах или на заброшенных островах океана. Ведь наш-то Крым — такое местечко, что лучше не найдешь. И если бы, например, я прилетела с другой планеты на нашу Землю, я думаю, что поселилась бы только в Крыму. Это не значит, конечно, что цивилизация из космоса к нам завезена, как будто бы здесь, на Земле, мы не способны что-нибудь порядочное создать. Но и такой вариант, ну, то есть насчет космоса, тоже не исключен. Только, может, как раз наоборот было. Может быть, у нас здесь, на Земле, еще давным-давно была великая культура, а потом что-то им помешало жить, и они улетели в космос и увезли с собой все свои знания.
И ничего нет сказочного в том, что Рабчинский видел в Крыму подводный город. Конечно, это не выдумка и не сказка. Наверняка он его видел именно здесь, в Крыму. Ведь известно же, что Рабчинский весь Крым обходил и облазил вдоль и поперек. Крым для него был как для меня наш двор, поэтому ему и не пришло в голову написать, что это — Крым. Это же само собой подразумевалось.
А где-то там на островах Тихого океана, или в Андах, или даже в Италии вряд ли он был. А если б был, то наверняка все-таки написал бы на карте ну хоть в какой стране света все это находится, а то пожалуйста — гора Мефистофель, и гее. Ищи где хочешь, на деревню дедушке. Скорей всего, он и не написал, в какой части света и в какой стране, только потому, что он и не был нигде в другой стране или в другой части света. Просто была у него дача здесь, в Крыму, или снимал комнату у хозяйки.
Ну конечно, так и было. Жил себе человек, одержимый своей идеей. Ходил, плавал, лазил по горам. Знал весь Крым как свои пять пальцев. И свое заветное место, ну то, где он что-то такое нашел, знал он наизусть, но на всякий случай сделал для себя что-то вроде плана. И конечно, он прекрасно знал, какие там места, на что горы похожи, а в какой части света и в какой стране, не написал. Зачем ему это? Что он, не знает, что ли, где живет.
И после того, как мне это однажды пришло в голову, сколько я ни думала, ничего другого придумать не могла. Эта мысль засела во мне как заноза.